Сорок дней, сорок ночей(Повесть)

Тот от неожиданного вопроса хлопает глазами, молчит.

— Та вы що, товарищ полковник, — взъерошивается его сосед, длинноносый украинец. — Чи шуткуете? Та я здохну, а свою окопу не виддам собакам.

— Ну, добро́, — соглашается Нефедов. — Тогда ты, Петренко, скажи: какие уязвимые места, недостатки в окопе твоего соседа?

Петренко жмется, кряхтит.

— Та ми удвох копали и оборудовали, так що промах який у мене, такий и у його.

— Оно и видно. Надо копать на бугре, обзор будет шире.

— Мы это дело выправим, — заверяет Тряпкин.

Тихо. Обстрела нет. Ветер доносит бренчание на пианино и обрывки песни:

Как по тихой речке
Плыли две дощечки…

Нефедов прислушивается:

— У Житняка веселятся?

— Это еще семечки, — говорит Тряпкин. — Вот как сам Борода заведет «Гоп со смыком» — во дает жизни, сто сорок два куплета шпарит!

Батя усмехается:

— «Гоп со смыком» и мне приходилось петь. И на ложках подыгрывать…

— Вы? На ложках?

— Что ж вы думаете, я всегда был такой, как сейчас? Беспризорничал… Детство комом прошло. Отец бросил мать, когда я еще совсем малым был. Мать — прачка. Пришлось в пастухи наниматься. А потом убежал из дому. Бродяжничал, ездил под вагонами, пока не попал в колонию. А там уж человеком стал…

Бойцы переглядываются и с любовью смотрят на Батю. Своей простотой, откровенностью и справедливостью он всегда берет за душу.

— Не забывай, заходи, — говорю я Конохову.

— При случае…

Работаем в перевязочной, долго простояли на цементе — замерзли ноги, а тут выглянуло солнце, луч пробился в отдушину, и мы, как были, в халатах, шапочках, вышли на воздух. Стоим, разнежившись, подставив лица солнцу.

— Крым все-таки хорош, нет-нет, а и побалует теплом… Где сейчас тепло? Уже кругом снег, — говорит Копылова.

— Да, приятно, — закрыв глаза, отвечаю я.

Хорошо, но не надолго. Раздается знакомый гул — нарастает, заполняя все небо. Приоткрываю веки. Опять с юга, не спеша, проплывают «юнкерсы». Летят косяком, высоко. Когда входят в полосу солнца, сверкают, как лезвия ножей. Они уже над проливом, идут в сторону Керчи. Так почти ежедневно — по два-три раза в день бомбят керченскую группировку. Нас эти самолеты не удивляют, необычно только их количество: в трех группах, наверное, штук сто.

— Восемьдесят четыре, — уточняет Савелий. — Сила… А вчера было сорок…

Самолеты проходят над мысом Карабурун и, вместо того чтобы следовать дальше, разворачиваются и начинают вычерчивать круг над поселком. Затем неожиданно перестраиваются и, один, второй, третий, с ревом бросаются в пике… Гром!

— Ложись! — орет Савелий, хватая Копылову за руку и увлекая в траншею.

Мы все бросаемся на дно, прилипаем друг к другу. Ходуном ходит земля, стонет. Кромсают железом ее внутренности. Громы перекатываются вначале где-то на сопках, потом подходят к берегу. Ревут растревоженные волны. Совсем рядом грохает бомба. В траншею летят камни, песок, обломки дерева. Воняет толом. Больно глазам. Тишина. Поднимаемся. Вблизи и вдали все заволокло густой пеленой черного дыма. Не день — ночь. Всматриваемся. И вдруг Копылова кричит, показывая рукой на виноградники:

— Раненые… подвал…

Бежим через дорогу и дальше за клуб к старому подвалу. Возле подвала дымится огромная воронка — из нее еще веет теплом. Валяется вывороченная с корнем акация. Вход в подвал завален камнями, горб крыши приплюснут. Из оконца-щели доносятся приглушенные крики и стоны. С хоздвора бегут сюда с лопатами и кирками санитары и Колька. Разбираем завал. В дыру просовывается Раина голова. На лбу ссадины. Расширяем лаз и вытаскиваем Раю. Девчата обнимают ее. Она отмахивается.

— Давайте быстрей раскапывайте, там одного бревном придавило.

Освобождаем вход, выносим раненых. Они оглушены, в горячке жалуются: «Тут болит», «Кажись, меня ранило». На месте бегло осматриваем их. Кажется, обошлось. Пострадавших двое. У одного переломаны ребра, второго контузило. У остальных ушибы. Все успокаиваются. Начинают переговариваться:

— Думал, нам крышка.

— Вот Раечка молодец. Дисциплину поддержала.

— Ведро с водой упало на меня, а я решил — кровью исхожу.

— Подвал этот невезучий. Батю нашего миной чуть не убило возле…

Перенесли раненых в новый блиндаж. Поселок дымится. Солнце теряется в хлопьях пепла, и вечер приходит незаметно. Прибегает Шура из школы.

— Ну, как тут у вас?

— Пронесло.

— А мы думали, от вас — рожки да ножки.

— А мы думали, от вас — мокрое место.

— Одиннадцать человек в домике под горой…

Позже ребята приносят вести из полка: потери небольшие. Земля спасает людей.

А румын не сбрехал. Действительно, началось!

ГЛАВА XXI

Ночью не спим. Приказ: неотступно следить за берегом. Ожидаем вражеский десант с моря. Дежурим вместе с моряками в береговых окопах. Издеваясь, орут динамики-рупоры: «Мы охраняем вас надежно и с моря, и с суши — спите спокойно».

— Вот гады — это власовцы, — сплевывает Туз. — Попадутся под руку — изуродую, как бог черепаху.