Сорок дней, сорок ночей(Повесть)

Выскакиваем в траншею. Сквозь дым смутно видно, как три танка сползают с сопки, выходят на дорогу и, прибавив газу, драпают. Остальные, наверное, накрылись.

…После еще были атаки. Еще выползали танки, но «илы» сумели перехватить их на дороге. Немец в поселок не прошел, но чего это стоило!

К вечеру приходят известия — одно хуже другого:

— Людей в полку осталось не больше батальона…

— Тяжело ранен комбат Железнов…

— Конохова раздавил танк…

— Мы оставляем вторую линию обороны…

И вдобавок ко всему Керчь, которая еще днем гудела, теперь замолкла. Все не укладывается в голове. А смерть Конохова? Растоптан стальными гусеницами… Умные глаза, любовь к древней земле… «Вышла из мрака младая, с перстами пурпурными Эос» — эти строки преследуют меня. Что дальше будет? На этот вопрос не может ответить даже Нефедов, который приходит в санроту на несколько минут проведать раненых. Лицо почерневшее, в ссадинах. Скулы буграми — кожу чуть не прорывают. Он угрюм, очень устал.

Радченко приоткрывает глаза, узнает полковника. Выдыхает со стоном:

— Батя… — Больше ничего сказать не может. Рядом лежит Железнов с перебитыми ногами. Скрипит зубами, сдерживая боль.

— Отвоевался я, — виновато говорит он.

— Ты это брось, — хмурится Нефедов. — Раз жив, — значит, воюешь.

— Я не в том смысле… Батальон…

Нефедов обращается к раненым:

— Чего скрывать, обстановка тяжелая… Вы знаете… Главное — мы выдержали еще один день труднейшего боя. Отходим потому, что просто не хватает людей. А ребята дерутся, как надо: Наташка-связистка, девчонка, два танка подбила у самого КП. Нам бы продержаться еще денек, и фриц выдохнется.

— А как на других флангах?

— В центре дела лучше. Румыны продвинулись метров на двести — и все. Для нашей авиации там больше простора. На правом фланге моряки держатся крепко.

— Батя, — говорит Железнов, — завтра бой на нашем фланге еще тяжелее будет, я знаю. Но вы о нас не беспокойтесь, не думайте. В случае чего… У нас здесь гранаты…

— У кого какие просьбы? — спрашивает Батя.

Из угла подвала раздается голос:

— Товарищ полковник, прикажите доктору, чтоб костыли достал… Как-нибудь доползу до передовой, доберусь до своих ребят, буду патроны, гранаты подавать…

Это говорит Ковель — «чуть не вся мина моя», — у него восемнадцать осколочных ранений.

— Добро́! Когда нужно будет, прикажу, а сейчас пока лежи.

Радченко прощается с Батей глазами. Плачет.

Нефедов выходит из подвала. Закашливается. Отходит в сторону, платком трет лицо.

Подзывает Пермякова, слышу, как говорит: «Всех лишних людей из санроты отправить на передовую. Сейчас каждый человек на счету».

А кто у нас лишний? Нет их. Санитары, несколько легкораненых, которые помогают в перевязочной. Все они нужны здесь. И все-таки ничего не поделаешь: Давиденков и Халфин собирают свои вещевые мешки.

ГЛАВА XXII

Что-то долго не рассветает. С трех часов ночи льет дождь. На море туман, хоть ножом режь — ничего не видно, только волны грохают, грохают, да со стороны дамбы все время доносится стук лопат, удары кирок: наши укрепляются. Дамба — новая линия обороны.

Под утро море расцвечивается огненными струями. Быстроходные баржи подходят к самым отмелям и начинают бить по берегу. Мы бросаемся в окопы; на помощь через несколько минут прибегает рота из дивизии. Неужели немец надумал высадиться? Навряд ли сумеем сдержать его сейчас — нас горстка. Но немец ограничивается стрельбой.

— Мой оптимизм начинает улетучиваться, — говорит мне Колька, когда идем на обход к раненым. — Без помощи керченской группировки мы не сможем продержаться… Даже если сегодня выдержим бой…

Раненые понимают, что надвигается решающее. Нет лишних разговоров, жалоб — все сосредоточенно-жесткие, замкнутые. Щитов переменил место — лежит у окошка с автоматом, наблюдает. У ребят гранаты, карабин, пистолеты. Приготовились отбивать десант с моря.

— Пусть только полезут! — грозится Щитов.

Но настроение не у всех одинаковое.

— Слушай, доктор, — тянет меня за халат раненый Терехов. — Сделай укол, заснуть навек. Все равно хана…

— Не скули, — прикрикивает на него Щитов. — Что со всеми будет, то и с нами.

Терехов не обращает внимания, просит:

— Сделай, доктор…

Тягостно слушать такое. Как его успокоить? Делаю морфий.

…Сражение идет уже несколько часов. Атака следует за атакой. Пулеметные очереди, дробь автоматов, взрывы гранат — совсем недалеко от нас: до конца дамбы у моря метров триста. Наши держатся до двух часов дня. Вдруг в какой-то момент дамба становится пустой. Видим: кучка бойцов, горбя спины, врассыпную бежит через виноградники к домикам.

— Что произошло? Что? — перехватываем с Колькой окровавленного солдата, который, словно ослепший, мечется возле клуба.

— Танки… В тыл пехоте зашли…В спину бьют…