Сорок одна хлопушка

Когда этот человек притащил весы и поставил рядом с собачьим загоном, неизвестно откуда появился мой отец и громко обратился к нему:

– Эй ты, с собаками, вон туда становись в очередь!

Услышав окрик отца, большой мужчина спешно взялся за коромысло, согнувшись, подлез под него, потом выпрямился и взвалил его вместе с четырьмя собаками на плечо. Да, забыл упомянуть одну деталь. Среди выращивающих собак некоторые, чтобы отличать своих от чужих, делали на них отметины: одни отстригали им кусок уха, другие вставляли кольцо в нос, а этот дядя взял да поотрубал своим собакам хвосты. Бесхвостые собаки выглядели глуповато, но вели себя очень опрятно – не какие-нибудь грязнули. Мне трудно было представить, что эти бесхвостые собаки могут одичать и превратиться в полуволков, чтобы прыгать в лунном свете. И могут ли они, не имея хвоста, прыгать ещё более красиво или это будет получаться у них неуклюже, как у козлов? Следуя за этим дядькой-продавцом и глядя на этих собак в корзинах, мы в душе исполнились жалости. Но понимали, что чувство абсолютно пустое. Прояви мы жалость к собачьей стае, нас бы просто сожрали. А если живого человека сожрут собаки, так это достойно сожаления, такая смерть легче гусиного пёрышка. В глубокой древности человеческую плоть, вполне возможно… нет, не вполне возможно, а совершенно точно пожирали дикие звери, но теперь, если сказать, что человеческую плоть пожирают дикие звери, то это значит ставить всё с ног на голову, путать, кто кого ест. Мы хотим есть их мясо, они с рождения позволяют нам есть их, следовательно, любая жалость здесь лицемерна и смешна. Но эти качающиеся в корзинах подобия собак всё же вызывали жалость, или, скажем, настрой в душе был жалостный. Во избежание подобной слабины, такого постыдного чувства я взял сестрёнку за руку и направился в сторону нашего промывочного цеха. На наших глазах продавец собак одну за другой сложил их на весы. Если бы они не поскуливали, как старуха, страдающая от зубной боли, даже в голову не пришло бы, что они живые. Мы видели, как весовщик ловко управляется с цифрами и стрелкой весов, и услышали, как он вполголоса сообщает вес. Стоявший рядом с невыразительным лицом отец сказал:

– Скинь двадцать цзиней!

– Это почему? Почему надо скинуть двадцать цзиней? – рявкнул в ответ продавец собак.

– Эти четыре пса набиты кормом по меньшей мере на пять цзиней каждый, – холодно проговорил отец. – Скинуть двадцать цзиней, и то сохранишь себе доброе имя.

Продавец горько усмехнулся:

– Ничто не ускользнёт от ваших глаз, директор Ло. Но когда ведёшь на бойню, разве не надо накормить их досыта? Всё же сам вырастил, надо хоть какие-то чувства иметь. К тому же вы хоть и такое солидное предприятие, а разве не накачиваете мясо водой из шланга?

– Когда говоришь такое, надо иметь на то основания! – недовольно сказал отец.

– Старина Ло, не надо так строго, ладно? – холодно усмехнулся собачник. – Если хочешь, чтобы люди не знали, не делай этого. Что вы впрыскиваете воду в мясо, знают все. От кого это можно утаить? – Собачник покосился на меня, глумливо бросив: – Верно я говорю? Ло Сяотун, разве не ты выдающийся директор промывочного цеха?

– Мы воду не впрыскиваем, – с полным сознанием своей правоты заявил я. – Мы мясо промываем. Знаешь, что это такое?

– Какое «промываем»?! – фыркнул собачник. – Накачиваете скотину так, что её чуть не разрывает, а ещё говорите «промываем», вот уж талантище – придумать такое гладкое слово.

– Ты меня не заводи, хочешь продавать – скидывай двадцать цзиней, не хочешь – отходи в сторону, – сердито сказал отец.

– Ло Тун, – прищурился собачник, – вот уж поистине у богатого и лицо другое! Забыл, как по всей улице окурки подбирал?

– Не зли меня, – сказал отец.

– Хорошо-хорошо, – сказал собачник. – Как говорится, когда человеку хорошо, и конь жир нагуливает, а кролика, если не везёт, и беркут закогтит, если хорошо, так всё хорошо, а пришла беда – открывай ворота. – Он поправил собак на весах и с притворной улыбочкой продолжал: – Ты что сегодня зелёную шапку не надел? Забыл, что ли?

Отец побагровел и потерял дар речи.

Я только собрался задействовать свою внутреннюю культуру на дискуссию с собачником, как до меня донёсся крик со стороны «промывочного» цеха. Подняв глаза, я увидел недавнего подозрительного продавца овцы, который мчался по дорожке к главным воротам, а за ним – с десяток рабочих. Продавец бежал, то и дело оборачиваясь, а преследователи гнались за ним с криками:

– Лови его! Лови!

Мысли завертелись, и с губ слетело одно слово:

– Журналист!