Сорок одна хлопушка

– Давай выкладывай всё, очень хочется послушать, чем это он перед тобой виноват! – сказала мать.

– Неужели ты ещё не знаешь?

Мать вдруг покраснела и зло проговорила:

– Когда гадишь, не надо о людей дерьмо вытирать!

– Дыма без огня не бывает, – бросил отец.

– Я в чужие дела не лезу, – сказала мать, – и не боюсь, что злой дух постучит в дверь!

– Он сильнее меня, – сказал отец, – и их предки сильнее моих. Хочешь следовать за ним, буду вам помогать, но ты лучше всего покончи уже со мной, а потом иди к нему.

Отец ушёл, не оглядываясь, мать швырнула на землю чашку и зло выругалась:

– Ты, Ло Тун, если и дальше будешь так наседать на меня, то шутки в сторону, я тебе устрою!

Ладно, мудрейший, не буду больше говорить об этом, на душе нет покоя. Сейчас доскажу, как мы разбирались с журналистом.

* * *

Отец забрался на помост и закурил, мать прошла в свой рабочий кабинет. Мы с Лао Ланем и сестрёнкой отвели журналиста в мой офис в промывочном цехе. Это уголок цеха, обитый досками и превращённый в примитивный домик. Через щели между досками было видно всё, что делается в цехе. Мы объяснили журналисту, как производится промывка, а потом добавили, что, если он хочет, мы можем промыть его мясо, отправить в забойный цех и потом смешать на продажу с верблюжатиной или собачатиной. На лбу у него выступили большие, с соевый боб, капли пота. Мы заметили также, что у него мокрые штаны. Сестрёнка сказала:

– Такой большой, а в штаны писает, куда это годится!

Затем мы сказали ему, что если он не желает промывания и забоя, мы можем принять его по совместительству к нам на комбинат начальником отдела пропаганды с ежемесячным окладом в тысячу юаней, а если он опубликует в газете статью, пропагандирующую наш комбинат, то всякий раз, вне зависимости от размера статьи, будет получать премию две тысячи юаней. Этот журналист стал нашим человеком, на самом деле написал для нас большую статью, которая заняла почти всю газету. У нас слово с делом не расходится – мы вручили ему две тысячи юаней, пригласили поесть и попить вдоволь и дали с собой сто цзиней собачьего мяса.

Следующей партией журналистов были два телевизионщика, Пань Сунь и его помощник, наряженные приезжими продавцами скота, они имели при себе мини-видеокамеры и прошлись по всем цехам. Мы сладили с ними тем же образом, и они стали нашими консультантами.

Пока мы с Лао Ланем разбирались с журналистом, отец торчал на помосте. Я знал, что каждые десять минут оттуда слетает окурок. Отец погрузился в глубокую печаль. Эх, папа, жалко тебя.

Хлопушка тридцать восьмая

– Если Шэнь Яояо не умерла, я всё равно что мёртвая; если Шэнь Яояо умерла, я жива. – Вчерашняя кинозвезда Хуан Фэйюнь сидела диване напротив Старшóго Ланя и всхлипывала. – Ничего не поделаешь, я люблю тебя. Если она жива, я притворяюсь мёртвой; если она мертва, я буду жить. Этот ребёнок плоть от плоти твоей, тебе следует взять меня в жёны.

Старшóй Лань холодно бросил:

– Сколько ты хочешь денег?

– Ты, подлец, считаешь, что я пришла денег просить? – рассердилась Хуан Фэйюнь.

– А если не за деньгами, зачем чужого ребёнка сажать мне на шею? Тебе следует помнить, – продолжал Старшóй Лань, – что со времени твоего замужества я тебя и пальцем не тронул, а если мне не изменяет память, ваше богатство появилось на третий год после замужества. Не могла же ты носить ребёнка в животе три года.

– Я знала, что ты можешь сказать такое, – сказала Хуан Фэйюнь, – но не надо забывать, что твоя сперма есть в хранилище спермы известных людей.

Зажигалкой в форме пистолета Старшóй Лань прикурил сигару и, возведя глаза к потолку, проговорил:

– Даже если такое было и я попался на удочку этих типов, они сказали, что у меня превосходные гены. Они тобой подосланы, что ли? Ты, видать, постаралась – раз уж так, ребёнок мог появиться, я пригласил лучшего домашнего учителя, лучших нянек, чтобы обучать его, заботиться о нём, чтобы он стал человеком больших способностей, а ты, не мудрствуя лукаво, стала женой коммерсанта.

– Нет, – отрезала Хуан Фэйюнь.

– Почему же? Почему ты не захотела выйти за меня?

Хуан Фэйюнь залилась слезами:

– Я знаю, что это бессмысленно, знаю, что ты – отъявленный хулиган, настоящий бес, что ты на всём умеешь сорвать банк – на законном и незаконном, знаю, что, выйдя замуж за такого человека, как ты, не умрёшь хорошей смертью, но я всё равно хочу замуж за тебя, каждую минуту думаю об этом, меня влечёт твой путь порока.

Старшóй Лань усмехнулся:

– Я однажды был женат, одному человеку уж навредил. Зачем тебе становиться вторым? Скажу тебе честно, я вообще не человек, я – жеребец, племенной жеребец, а племенной жеребец принадлежит всем кобылицам, он не может принадлежать одной. Когда племенной осеменит кобылицу, она должна тут же удалиться. Так что я не человек, ты тоже не хочешь становиться человеком, хочешь стать кобылицей, тебе и в голову не должна приходить такая вздорная мысль, как выйти за меня замуж.

Убитая горем Хуан Фэйюнь стала бить себя в грудь кулаками.