Сорок одна хлопушка

– Слыхала: городские приехали, все у тебя здесь поесть хотят, а ещё мэр Хуа собирался, говорил, что хочет с тобой увидеться, почтенная Дикарка, вот удача тебе привалила, слышь, что говорю? Жена у него при смерти, и пары дней не протянет, а как отойдёт, кого как не тебя он возьмёт в дом? Ну а как разбогатеешь, супругой мэра заделаешься, уж не забудь старину Ханя! – Отец натужно закашлялся, будто хотел привлечь внимание Лао Ханя. Тот и впрямь уставился на отца выпученными глазищами и разразился руганью: – Это ты, что ли, Ло Тун, сукин ты сын? Какого хрена ты здесь делаешь?

– А какого хрена мне здесь не быть? – без тени смущения ответил отец. Услышав от него ругательство в ответ на ругательство, Лао Хань сначала надулся от ярости, потом, наоборот, расслабился, усмехнулся, обнажив белые, как известь, зубы, и ехидно процедил:

– Ой, смотри, ты – голь перекатная, а Дикая Мулиха – «мясо монаха Тана»,[39] о ней мечтают многие, а ты единолично лучший цветок захватил, смотри, как бы женилку не оттяпали!

– А ну позакрывали оба рты свои поганые, – рассердилась тётя Дикая Мулиха, – ишь, нашли сладкий плод, соленье на закуску, выведете из себя – порублю обоих!

– Ух, бой-баба! – крякнул Лао Хань. – Только что со всей теплотой к брату, а тут на тебе – совсем по-другому повернулась, не боишься обидеть старого клиента?

Тётя Дикая Мулиха ухватила готовую свиную голову железным захватом. С неё стекал коричневатый сок и исходил щекочущий ноздри аромат. Мне было не оторвать от неё глаз, на подбородок невольно потекла слюна. Тётя Дикая Мулиха водрузила голову на разделочную доску, в руке её сверкнул большой нож – хлоп, и она насадила отскочивший кусок мяса размером с кулак на стальную спицу и приподняла его:

– Держи, Сяотун, голодный котёнок, а то, гляди, подбородок отвалится!

– Почтенная Дикарка, это ты не мне оставила? – обиженно заорал Лао Хань. – Сам мэр Хуа сказал, что хочет отведать твоего мяса!

– Какие ещё, к чертям собачьим, мэр Хуа, секретарь Цао! Тебе они начальники, а мне не указ!

– Ну ты, матушка, крута, нечего сказать, сдаюсь, виноват, идёт? – пошёл на попятный Лао Хань. – Быстро давай заверни несколько кусков мяса в листья лотоса, не вру, правда, мэр Хуа приезжает!

– Кто такой этот мэр Хуа по сравнению с моим названым сыном? Вонь одна, тьфу – и растереть! Верно, сынок? – заботливо обратилась ко мне тётя Дикая Мулиха. Мне и слова было не подобрать в ответ на такой бессмысленный вопрос.

– Ладно, вонь так вонь, – согласился Лао Хань, – пусть этот мэр Хуа и воняет как дерьмо, мы-то не он, верно? Умоляю вас, почтенная хозяйка, приготовьте скоренько мясо для меня. – Лао Хань вынул из пояса часы, глянул на них и заволновался ещё больше: – Почтенная Дикарка, мы, считай, много лет знаемся, не станете же вы разбивать мою чашку риса, ведь у нас и стар и млад этим кормятся!

Тётя Дикая Мулиха несколькими взмахами ножа очистила половину свиной головы до костей, не боясь обжечь руки, стиснув зубы, её пальцы так и летали, когда она нарезала эту половину головы, сохранив, однако, её форму, обернула в зелёные листья лотоса, завязала сверху травяной плетёнкой и толкнула от себя со словами:

– Вот тебе, катись, демонстрируй сыновнюю почтительность этим своим батюшкам!

Если бы мать задумала приготовить свиную голову, как это делала тётя Дикая Мулиха, нужно было бы добавить ложку мелко растолчённого белого купороса – это тоже был один из её секретов, который она от меня не скрывала, но мать никакой приправы не добавила и закрыла крышку, ну как может быть вкусной свиная голова, приготовленная на одной воде! Но свиная голова остаётся свиной головой, а я – всё тот же мальчишка, который обожает есть мясо и которому столько лет не доводилось поесть его.

Весело гудит пламя в печке. Его отблески окрашивают лицо матери красным. Сосновые дрова смолистые, горят хорошо, долго, их не нужно постоянно подкладывать. Мать вполне может отойти и заняться другими делами, но она не уходит. Она молча сидит перед печкой, положив локти на колени и упёршись ладонями в подбородок, и, не отрываясь, смотрит на языки пламени, которые изменяются и так и этак, но остаются верными себе. Глаза её поблёскивают.

Вода в котле вроде бы начинает подавать признаки жизни, то и дело побулькивая, словно где-то вдали. Я устроился на порожке и услышал, как позёвывает сидящая рядом сестрёнка, как она широко раскрывает рот с маленькими белыми зубками.

Не поворачивая головы, мать холодно бросила отцу:

– Укладывай её.

Отец взял сестрёнку на руки, открыл дверь и вышел во двор. Когда он вернулся, она уже пристроилась у него на плече и тихонько похрапывала. Отец остановился позади матери, словно чего-то ожидая. Мать сказала:

– Одеяло и подушка на кане, пусть пока укроется тем, что в синий цветочек, а завтра устрою вам что-нибудь ещё.

– Столько неудобств причиняем… – проговорил отец.