Сорок третий

Конечно, всего того, что произошло с Авдеенко и о чем он сам рассказал спустя много лет в своем повествовании «Отлучение», я, конечно, не знал. Я читал «Правду», «Литературную газету», и этого, казалось, было достаточно, чтобы задуматься, стоит ли его печатать. И все же я твердо решил печатать Авдеенко. Я уже говорил в связи с «делом» Платонова, которого Сталин окрестил «кулаком», «сволочью», что в ту пору я был уверен, что человек, прошедший проверку огнем на фронте, что бы ни было с ним в прошлом, заслуживает доверия и внимания.

Как раз в те дни мы задумали дать в газете очерк об офицере, разжалованном в рядовые и подвигом искупившем свою вину.

Поручили написать об этом писателю Василию Ильенкову. Не получилось. Взялся за очерк Петр Павленко. Тоже не вышло. Тогда я послал телеграмму в Ленинград Александру Авдеенко. И вот пришел его очерк «Искупление кровью».

Это была история о том, как лейтенант Борис Соловьев за нарушение воинской присяги был лишен офицерских погон и послан в штрафной батальон. Очерк был написан талантливо, с эмоциональным наполнением, автор глубоко проник в психологию героя, раскрыв мир его чувств и дум, взволнованно рассказал о его подвигах в огне боев:

«Он прочно отгородил себя от прошлого. К счастью и чести его, он наконец понял, в чем состояло его очистительное искупление, — не только в том, чтобы совершить «выгодный» подвиг, сколько в том, чтобы слиться безраздельно с жизнью фронтовиков, глубоко и во все стороны разбросать солдатские корни в окопную жизнь, полюбить тяжелый, опасный труд пехотинца… И если он добьется всего этого, то подвиг — и не один, не случайный — явится естественным и закономерным следствием его новых качеств, цельности его натуры.

И вот в одной из разведок, где раскрывается боем, а часто и кровью, ценой жизни огневая система противника, Борис Соловьев совершил свой подвиг. И когда его друг Потапов сказал: «Ты теперь будешь офицером», Соловьев сначала не понял, о чем идет речь. «Он совсем забыл о своей личной судьбе, обо всем, что не давало ему покоя. Он весь был полон радостью совершенного дела, благородным бескорыстием воина. И именно эта минута была моментом его внутреннего торжества и искупления…»

Из очерка мы узнали, что Соловьев не раз совершал подвиг и вскоре его, штрафника, назначили командиром взвода штрафной роты. Авдеенко приложил к своему очерку документальное свидетельство подлинности этой истории.

«Боевая характеристика. Соловьев Борис Александрович, рождения 1917 года, проходя службу в штрафной роте на должности комвзвода, показал себя способным руководителем, личный состав к проведению боевой операции подготовил отлично. Выполняя боевую задачу 3.6.43 г. «разведка боем», проявил мужество, отвагу и преданность Родине. Одним из первых преодолев нейтральную полосу, забросал немецкие траншеи гранатами и увлек взвод в рукопашную схватку, где сам лично противотанковой гранатой взорвал СТ вместе с расчетом и, взяв «языка», отправил его на КП. Под его руководством захвачен трофейный пулемет и коробка с минами. Будучи сам тяжело ранен, не покинул боевых порядков и вышел из боя последним, после того как все раненые с их оружием были эвакуированы.

За отвагу и мужество, проявленные в бою с немецкими ок-купантами, тов. Соловьев представлен к правительственной награде.

Как искупивший свою вину кровью перед Родиной, досрочно освобожден от прохождения службы в штрафной роте и восстановлен в прежнем воинском звании. Командир РГ лейтенант Долотказин».

Очерк был написан с душевным волнением, как бы изнутри. Быть может, он удался, думал я в ту пору, потому, что рассказанное перекликалось с личными переживаниями автора. Авдеенко потом сам писал: «Судьба Бориса потрясла меня. Я воспринял ее как свою

собственную историю…»

Он был уверен, что на этот раз очерк будет напечатан. Позже он написал: «До сих пор мои фронтовые корреспонденции отвергались, может быть, правильно, а эта должна быть напечатана».

И Авдеенко не ошибся, хотя не мог не знать, что сделать это было совсем непросто. Мы действительно решили напечатать очерк, и сразу же. В этот же день проходило всеармейское совещание редакторов фронтовых газет, и я встретился там с Александром Фадеевым и редактором ленинградской фронтовой газеты Максимом Гордоном. Спросил Гордона, знает ли он, что в 131-й дивизии служит автор романа «Я люблю» Авдеенко? Гордон ответил утвердительно. Он сказал, что они пытались привлечь Авдеенко к работе в газете; редакция вызвала его из дивизии, поселила у себя и даже напечатала его корреспонденцию. Но Гордону сразу же приказали возвратить Авдеенко на прежнее место службы и не давать в печати его материалы. Обращался редактор к Жданову, но ничего из этого не вышло. И не могло выйти потому, что не кто иной, как Жданов, приказал вернуть Авдеенко в дивизию и запретил его печатать. Словом, нашел кого просить! Я обратился к стоявшему рядом с нами Фадееву:

— Александр Александрович, что будем делать с Авдеенко? Это ведь по вашей линии. Фадеев развел руками:

— Что можно сделать? Что-то надо делать…