Сорок третий

А разве можно забыть все, что произошло после того, как мы услышали по радио призыв восставших пражан: «Ждем Руду Армаду! Немцы, нарушив акт о капитуляции, бросили против нас танки и авиацию. Праге грозит уничтожение. Идите к нам на помощь немедленно. Повторяем — немедленно!» 38-я армия сразу же откликнулась на этот призыв. Срочно была сформирована подвижная группа — машины с пехотой и танки, которая двинулась к Праге. Вместе с ней умчался и Москаленко. И я не отстал на своем «виллисе». Девятого мая, обойдя многочисленные очаги сопротивления противника, мы пробились к Праге. О том, что было в пути к столице Чехословакии и в самой Праге, рассказывать можно много, но я ограничусь одним эпизодом, запечатлевшимся в моей памяти настолько, что, когда я слышу слово «Прага» или вспоминаю этот город, он, тот эпизод, встает передо мною, словно все было вчера.

В Праге Москаленко и меня окружила большая толпа. Люди пожимали нам руки, горячо приветствовали. А один из пражан показал нам фотографию девочки лет десяти и говорит:

— Это единственная моя дочь. Она умерла. Дороже у меня в жизни никого не было и нет. Прошу вас, господа генералы, распишитесь на фотографии. Ваши автографы будут для меня так же дороги, как память о дочурке…

Потом из толпы протиснулась дама в черной одежде. Открыла сумочку, вынула флакон духов, смочила платочек и стала бережно вытирать наши запыленные лица. Смущенные и растроганные, мы даже не знали, как ответить на это проявление чувств. Первым нашелся я — поцеловал руку женщине, другую ее руку взял Москаленко и тоже поцеловал. Позже Кирилл Семенович мне признался, что впервые в жизни следовал этому рыцарскому ритуалу…

Меня и поныне спрашивают, был ли я все-таки уязвлен отлучением от «Красной звезды», задумывался ли об этом? Что ж, отвечу. Пока 38-я вела бои, не до того было. А вот после войны начала напоминать заноза, которая, по-видимому, не могла просто так исчезнуть у человека, дорожившего — нет, не карьерой, — а своей честью. Да, стал задумываться, что же все-таки произошло в конце июля сорок третьего года, чья это инициатива — Сталина или Щербакова? Обратиться за разъяснением к Щербакову уже было невозможно — он умер. Решил спросить Сталина. Тогда мы еще верили Сталину, не знали о его преступлениях. Не было у меня и сомнений в том, что мое письмо будет ему доложено.

Сразу же после войны я возглавил политуправление Московского округа ПВО — огромнейшего округа, простиравшегося тогда от Калининграда до Горького. Не раз у меня возникала необходимость обратиться непосредственно к Сталину. По одному из моих писем — о неправильном отношении к летчикам, осваивавшим впервые в ту пору реактивные самолеты, — Сталин предложил создать комиссию во главе с маршалом Говоровым, и по этому делу было принято важное решение. По другому письму меня вызвал Булганин и показал резолюцию Сталина на моей докладной. Он предложил — Булганину вызвать меня, разобраться и доложить ему. Думалось, что и мое обращение по личному вопросу Сталин не оставит без внимания.

Воспроизвожу здесь без каких-либо купюр не совсем обычный для меня документ в том виде, в каком он был отправлен «всемогущему» адресату 5 мая 1949 года:

«Товарищу Сталину И. В.

Шесть лет я собирался послать Вам это письмо, но все не хватало у меня смелости отнять у Вас немного времени по личному вопросу.

В июле 1943 года меня вызвал тов. Щербаков и заявил, что есть решение ЦК о моем освобождении от обязанностей редактора «Красной звезды». На мой вопрос «По каким мотивам?» тов. Щербаков ответил: «Без мотивировки». Я снова спросил: «Как же мне ответить, если спросит коллектив, партийная организация о причинах ухода из газеты?» Тов. Щербаков зачитал мне тогда полностью постановление ЦК, в котором было сказано: «Назначить т. Таленского редактором «Красной звезды», освободив от этой обязанности т. Ортенберга». И добавил: «Так и скажите — без мотивировки».

Не подумайте, товарищ Сталин, что я в какой-либо мере жалел или жалею, что ушел из «Красной звезды». Тов. Мехлис может подтвердить, что в июне 1941 года я сам долго отказывался идти в «Красную звезду» и просил отправить меня в действующую армию. Тем более — в конце 1943 года! Самое трудное и горячее время работы в газете осталось позади, и мне хотелось закончить войну на фронте. Я счастлив, что мне удалось с 38-й армией, где я работал начальником политотдела армии, пройти путь от Киева до Праги.

Но все эти годы на душе у меня лежала тяжесть: я не могу найти ответа на волнующий меня вопрос — что случилось, почему меня освободили от работы в «Красной звезде»?

Быть может, я допустил какие-либо серьезные ошибки? Но тогда мне бы об этом прямо сказали.