Сороковые... Роковые

— Неделю, потом в Березовке пару дней у Гринькиных женщин, там Стеша тебе много чего подскажет и в Раднево. Приживешься, Бог даст, а там и попробуем тебя к делу пристроить, но об этом — потом, главное — суметь там адаптироваться. Очень надо, Варя, там своего человека заиметь.

Ох, как нелегко пришлось Варе, она чертыхалась и злилась, бесило все — особенно эти дурацкие одежки, что принес Леший: длинная, темная, бесформенная юбка, какие-то жуткие кофты, застиранные до неопределенного цвета, чоботы и куфайка, не фуфайка, а именно куфайка. Когда мужики первый раз увидели Варю в этом одеянии, они ржали, нет, не смеялись, именно ржали до слез.

Леший рыкнул на них:

— Вот что значит, не видели вы горя людского!

— Извини, Леш, мы на самом деле это до конца не воспринимаем, все кажется — кино какое-то.

— Кино им… одна оплошность и все, как вон Игорек любит говорить, «Кина не будет!»

Одно у Вари получилось сразу — почерк этой бедняги Язвицкой.

Леший, умелец на все руки, слегка подмочил аусвайс в том месте, где стояли отпечатки, они стали немного смазанными, попробуй теперь определи, настоящие они или нет.

— Скажешь, под ливень попала, вот и промокло усё.

И ещё порадовало, что у Вари стрижка — он мастерски выстриг ей немного отросшие волосы клоками, «вроде как был тиф, а волосы плохо растут после него». Мужикам стрижка даже понравилась.

— А что, очень даже неплохо, против наших продвинутых, что на эстраде скачут, ты прям эксклюзив! — задумчиво заметил Сергей.

Варя училась завязывать серенький, старенький платок — вот, не было печали, никогда их не носила, все выходило криво. — Ну и ладно, может, я растрепа какая.

Настал день ухода, все нервничали, мужики по очереди крепко обняли её, перекрестили.

— Удачи, Варь! — за всех высказался Ищенко. — Если все пройдет гладко, через пару недель и я лудить- паять появлюсь.

Леший довел её какими-то тайными тропками до опушки леса. Постоял, чего-то выжидая и, заметив вдалеке три движущиеся точки, кивнул:

— Ну все, иди Варя потихоньку. Не забудь, что я тебе говорил. С Богом!

Вот и шла Варя по полевой дороге, периодически поправляя сбивавшийся на голове непривычный платок, точки росли, и вскоре стало заметно, что идут две бабенки и мелкая замурзанная, худенькая девчушка.

Варя, приостановилась, дождалась их, поздоровкалась и спросила, далеко ли до Раднево.

— Так сёдня до яго точно не дОйдешь, шчас пока проверють докУменты, пока пропустють, время-то к вечору, ай у Бярезовке только и останешься, — ответила с любопытством глядя на Варю, более шустрая из бабенок.

— А ты, бабонька, откуль будешь-та? — Спросила другая, более молчаливая. — Иду я уже полгода, в дороге вот свалилась с тифом, потом, пока в себя пришла, а так ох и издалече, от самой границы топаю.

— Я и гляжу, не наша ты, гаворишь не як мы.

Варя, как бы совсем по простому, а про себя взвешивая каждое слово, рассказала свою нехитрую историю, что она учителка, идет аж из под Могилева… как после бомбежки вместо дома с родителями и двумя тетками нашла воронку от бомбы, так и подалась вместе с другими, убегающими от немцев, что муж помёр ещё до войны — болел чахоткой, что сын учился в Минске, а где сейчас и жив ли…

Дошли до поста. Бабенки привычно полезли за пазухи, доставая завернутые в тряпицы аусвайсы, Варя тоже все делала в точности как они. Один бегло просматривал аусвайсы, другой копался в узелках, недовольно бормоча что-то про яйки. Немцам, похоже, за день надоело копаться в барахле, да и что могут пронести в тощих узелках такие же тощие бабенки.

— Шнеллер! — прикрикнул на них тот что смотрел бумаги. — Бистро!

Бабенки, чуть ли не бегом рванули вперед, Варя за ними, путаясь в этой дурацкой юбке и матерясь про себя, немцы гоготали вслед.

Послышался шум мотора, и бабенки порскнули через канаву на обочину… там замерли, опустив головы: мимо проскочила военная машина, затем легковушка, а за ней танкетка — мужики рисовали эти танкетки, чтобы Варя имела представление.

— Самый главный хвашист поехал, Кляйнмихель, чтоб яго черти у преисподней зажарили! — шепнула та, что побоявей — Авдотья.

Ну ничаго, ешче один заворот, и от она, Бярезовка, а тама попросишься ночавать, я б тябе узяла, да у самой семяро, новую хату мой Иван перед войной тольки и заложить успел, так и стоить!

— Ежли живой возвернеться — достроить! — проворчала более неразговорчивая, Фекла. — А ты, Варя, вон у ту хату просися. Там учительша живеть, ена женшчина умная, с ей и поговорить есть о чем, а ты, видать, тоже из грамотных.

— Спасибо вам, бабоньки! — поклонилась им Варя, и потихоньку пошла в сторону дома, указанного бабами.

— Стой! Хто такая? — Перед ней нарисовался полицай.

— Из беженцев я, иду вот в Раднево, да ночь уже скоро, вон женщины посоветовали попроситься переночевать у Марии Ефимовны.

— Откуль ты, бабонька, разговор-то у тебя больно приметный?

Варя достала аусвайс:

— Из под Могилева я, а разговор приметный? Так я, закончив учительский техникум в небольшом городке под Рязанью, Зарайске, получила назначение в Могилевскую область, городок такой, Кричев, там вот и жила и работала, да вот война…