Сороковые... Роковые

Агашка было понесла по деревне сплетни, что Стеша путается с немцем, но даже самые падкие на сплетни бабы высмеяли её.

— Стешка до ночи у Краузе в имении, постоянно у людях, а вечером еле ноги тащить, и никто ня видел, штобы она куда-сь мимо хаты шла, у городе можеть и ня видно, а у Бярезовке усе як на ладони. Не бряши, — осекла её тут-же свекровь Стешина, — а то я ня погляжу, в момент вальком перетягну.

Стеша рассказывала про пленных…

— Фридрих хотел было заменить их, гаворя, что разожралися они — это на баланде-то такой? — горько усмехнулась Стеша. — Да Карл Иваныч не позволил, ругался с ним, вот к этим уже пригляделися, а новых пригонить, хто знае, что ёни сотворять, энти-то уже изученные. Они у нас, и правда, уже не совсем дохлые, понямногу стали побойчей, да и пользы от них много — студенты, ешче один постаршей их да пячник, постоянно чтось Карлу Иванычу предлагають, спорють с ним, доказывають чагось, вона насос придумали, трубы тянуть у дом, кажут — воду таскать не надо будеть. У нас-то у Бярезовке тихо, а у Радневе, там да, страшно. Ну да Ядзя Казимировна сама расскажеть больше, чай, там живёть. А мы до войны-то увсягда на неё глядели, красивая ена, як картинка и такая… ну как из благородных, что ли.

Наутро у Вари ни с чего поднялась температура, и пришлось ей пару дней отлежаться у хате. Тот давешний полицай, что проверял документы, не поленился прийти проверить чужачку, а та заходилась в кашле: — Чаго ты, Ярема, припёрси? — заворчала на него Ефимовна. — Можно подумать, мы чужачку у сябе оставим? Вот ноги замочила, и кашель лютай. Травки пьет, день-два, и уйдеть, не ходи, нечаго тябе здесь делать.

— Ох, Марь Ехвимовна, не будь ты учителкой… я бы!!

— Иди-иди, вон Шлепень руками машеть!

Шлепень изо всей мочи влепил Яреме подзатыльник:

— Ежли из-за тебя опоздаем, рожу вмиг начистю!

Ярема, недавно пошедший ув полицаи старался как-то да выслужиться, повсюду ему мерещились враги, чуть ли не партизаны. Даже Еремец его уже одергивал, пресекал излишнее рвение. Если вначале, Ярема пояснял всем свое желание пойти в полицаи лишь тем, чтобы не угнали у Гэрманию, то, получив повязку и винтовку, этот восемнадцатилетний хлопец вмиг преобразился — откуда взялась заносчивость, старался выслужиться перед немцами, по-тихому стучал на всех остальных, особенно, когда у полицаев была пьянка, а она бывала часто… Его в силу сопливого возраста на свои пьянки старались не брать, взяли один раз, а потом полночи приводили в чувство — непривычный пацан сначала орал, потом пытался устроить разборки, от него отмахивались, как от дурной мухи, потом, выпив целый стакан самогону — сомлел. Пришлось посреди ночи будить Стешку, которая до войны частенько помогала их Самуилу, и полицаи точно знали, имелся у неё бережно хранимый пузырек нашатыря. Было дело, помогал он им и не раз очухаться по-быстрому… Ох и костерила наутро Стешка «этага сопляка».

Варя пробыла у Крутовых аж три дня. Чувствуя легкое недомогание, все же пошла в Раднево, с нею увязались мальчишки, проводить приболевшую, забрать отданную у рямонт, старую керосинку — имелся у Стешки небольшой запас керосину и редко-редко, но пользовались они ею, особенно в жаркие дни.

Вот и шли неспешно — уставшая женщина с синяками под глазами и два худеньких ребятенка, и мало кто обращал на них внимание, сколько их, таких бедолаг, еле передвигающих ноги, было в те тяжкие годины. Перед самым Раднево остановились на посту, Варю проверили тщательно, вытряхнули её котомку, велели вывернуть карманы.

: — Сволочи, ещё бы под юбку залезли! — злилась Варя, покраснев.

Немец, уже знавший этих двух киндеров, спросил у Гриньки.

— Варум фрау красный?

— Фрау ист кранк.

Немцы мгновенно закончили осмотр и чуть ли не взашей вытолкали их.

— Боятся болезнь якую подцепить, — пояснил Гринька.

Ядзя жила неподалеку от Дома Культуры, превращенного немцами в «веселый дом», там был и ресторан для господ офицеров, и отдельные нумера — с вечера и до самого утра оттуда слышались звуки музыки и веселья.

Варя шла, незаметно приглядываясь к поведению простых людей, настораживалась, завидев серую, мышиную форму, но немцы проходили мимо, не обращая на них никакого внимания, раза четыре навстречу шли полицаи, Варя поразилась их возрасту — молодые здоровые жеребцы — им бы сейчас на фронте надо быть, а они со стариками да бабами воюют.

Ребятишки, привыкшие за восемь месяцев к оккупации, шустро жались к заборам, уступая место идущим «господам», Варя тоже старалась делать все как и они.

А неподалеку от дома Ядвиги пришлось остановиться и ждать, пока высокий сухощавый немец в майорских погонах, стоя посреди улицы, что-то выговаривал двум полицаям, те раскорячились по всему проулку и две бабенки с той стороны, а Варя с мальчишками с этой, терпеливо ждали, когда эти разойдутся.

Немец пару раз ткнул пальцем в полноватого полицая, тот чуть ли не в пояс поклонился:

— Яволь, герр майор! Все исполним!

— Лизоблюды, пакостные! — подумала Варя.