Сороковые... Роковые

— Данке, герр майор! — А про себя подумала: — «Чтоб ты провалился!»

А Герберт радовался в душе — Руди проводит фрау, и он точно будет знать где она живет. Зачем ему это, он и сам не понимал, но интуитивно знал, что надо. И ещё ему понравилось её прикосновение, но об этом он подумает потом, пока арбайтен.

Надо было еще раз проанализировать и завтра с утра отправить анализ сложившейся ситуации, которая пока была полностью подконтрольна оккупационному командованию, тем более германские войска нанесли сокрушительное поражение Красной армии под Харьковом, вот-вот полностью очистят от Советов Крым, а там впереди Кавказ с нефтью, об этом мог догадываться любой здравомыслящий аналитик.

Но Герби был бы не Герби, если бы каким-то шестым чувством не ощущал какую-то неточность во всем. Но об этом он мог сказать только одному единственному человеку в мире — своему дяде Конраду, а пока держал свои крамольные выводы при себе, ну не с Кляйнмихелем же вести такие разговоры.

А уже ночью, лежа на такой неудобной кровати, он поразмышлял об этой фрау…

Явно старше его, лет сорока с хвостиком, одетая в какие-то затрапезные тряпки — в фатерланде их бы уже выбросили на свалку, тем не менее, она имела какую-то тайну, и Герби с удивлением констатировал-она заинтересовала его. Опять этот взгляд… да, удивленный, но какой-то не такой как у всех — что-то в нем было непонятное… А Герби с детства полюбил решать всякие головоломки, может быть, только поэтому из него и получился блестящий аналитик. Не будь любвеобильной невесты, он сейчас спал бы на своем любимом диване и не ломал голову над загадкой русской фрау. Он сам пока ещё не понял, чем, но зацепила она его, даже не как женщина — что там можно было увидеть, под этими потерявшими цвет тряпками? А вот как предмет для исследования…

И не подозревал герр майор, что под облезлыми тряпками было надето на Варе оччень даже красивое белье, такое, что герр майор и не видел даже в будучи в столице моды-Париже. Ну не было ещё в те годы таких бюстгальтеров и трусиков…

Варя тоже как-то инстинктивно стала опасаться этого жердяя, нет, он не принимал участие в казнях, зверствах, ежевечерних кутежах в их веселом доме — так осточертевшем живущим неподалеку жителям, постоянно куда-то ездил в сопровождении двух машин с охраной. Все это ей рассказал Панас, которого очень интересовал этот загадочный немец.

— Варь, я тебе всего сказать не могу — сама видишь — без конца кого-то ловят, арестовывают, а ты человек совсем другой эпохи, да даже века другого, нельзя тебя под монастырь подводить, я вот почему-то думаю, что вернетесь вы туда, назад.

— Но, Панас, тебя сюда ведь тоже не просто так отправили, — попыталась возразить Варя.

— Варюш, я честно тебе скажу — меня как бы наблюдателем отправили, замечать все их настроения, какие-то нюансы поведения… а какие нюансы, когда каждый день по радио: «Доблестные германские войска»… А наши все отступают… Понимаешь, я не разведчик, меня и не готовили для этого, просто так совпало-я из местных, давно тут не был, изменился сильно, в разговоре умею голос изменять, вот и отправили… Я про этого фрица сообщил, а они им сильно интересуются — откуда-то известно, что важная птица он в Берлине был. А он видишь какой нелюдимый, Фридрих-то пить стал сильно, постоянно вместе с эссэсовцем надираются и по этим… фрау. Карл Иваныч ругается, да без толку, а этот, как ты скажешь, жердяй или в разъездах, или допоздна в кабинете сидит. Странно, молодой ведь мужик, а по бабам ни-ни.

Варя посмеялась:

— Может, голубой или импотент?

— Голубой — это чего?

Узнав, долго плевался…

— Ты что, Варюха? У него бы тогда одна дорога была… не, он какой-то весь засушенный. Вот бы размочить его… да куда мне, я могу только исподтишка наблюдать за ним.

А в лесу, у Лешего в схороне шла напряженная работа. Молодежь с утра до вечера разбирала оружие, чистила, смазывала, что-то ремонтировала… собранное, как оказалось хитрющим дедом Гриньки-Никодимом. Он при отступлении наших не только грибы собирал — грибы были так, для отвода глаз. Как истинный и истовый грибник, кошелку грибов набирал за полчаса, а остальное время посвящал поиску и схорону оружия. Естественно, прятал надежно и основательно, знал обо всем этом, нет, даже не Леший — в те дни при всеобщей неразберихе «надо было спяшить, пока хрицы не припёрлися», — а… его неугомонный и совсем мелкий внук — Гриня… Когда Игорь услышал об этом, у него пропали все слова, он только открывал и закрывал рот.

Даже Леший проникся:

— Ох, Гриня, ты истинный внук своего непредсказуемого деда. Вот теперь я совсем не удивлюсь, если пропавший Никодимка, где-то или партизанит, или даже воюет, с него станется. А скажи-ка мне, Григорий Родионович, отчего ты столько времени молчал?

— Дед Никодим вялел, ён враз гаворя: «Гринь, будеть як нужда у оружье тогда и покажешь, но самым надежным, ну, як Леший. А так никому ня верь!» От я и молчал. А тяперь нужда появилася, от я и сказал.

— Ох, Гринька, придет твой батька когда — скажу, чтобы выпорол ремнем.

— Не, батька если жив, мяне похвалить!!