Сорванец

При чём здесь плохая компания! Я был не лучше и не хуже своих приятелей. Но держались мы всегда вместе, как учитель нас ни рассаживал.

В третьем классе я сидел на предпоследней парте с Франтишком Новаком. Вернее, за одной партой сидели трое. Между мной и Франтишком сидел Кадлец, богатеев сынок. Он ходил в школу с бутербродами, а мы — с голодными желудками. Хлеб у Кадлеца был с маслом или со шкварками, а то и с другими вкусными вещами. А в бутылке от лимонада — кофе с молоком. Сколько я его ни просил, он мне ни разу даже кусочка попробовать не дал. Что и говорить, жадина.

Однажды позвонили на очередной урок, но учитель ещё не вошёл в класс, и Кадлец вздумал глотнуть кофейку. Достал поскорее бутылку из парты, а Франта её выхватил — и тут входит учитель. Что делать? Руки мы должны были класть на парту перед собой. Франтик сунул откупоренную бутылку рядом с собой на скамейку, а руки положил на парту. Открытая бутылка приговаривала: брм…бр…брм…бр…брм… Кофе вытекал из неё, и вот уже посреди скамейки, там, где было место Кадлеца, образовалась коричневая лужица. Что ему оставалось делать? То ли сидеть в кофейной луже, то ли приподняться и стоять, то ли сказать учителю. Жаловаться он, видно, побоялся, поэтому он привстал и так и стоял пригнувшись. Но учитель услыхал бульканье, выяснил, что случилось, и снизил нам с Франтишком оценку по поведению.

А что Кадлец? Ему нечего было бояться. Ведь его мамаша вечно таскала в подарок пану учителю гусей.

Или Яноушек (тоже из деревни), — этот совершенно не умел рисовать.

За ломоть хлеба с маслом я готов был нарисовать ему что угодно, хоть на пять с плюсом.

Мы договорились, что отдаёт мне хлеб сразу после урока рисования. Я мигом сделал свой рисунок и почти весь урок корпел над рисунком для Яноушека, предвкушая лакомый полдник.

После урока учитель собирал рисунки. Едва взглянув на мою работу, он тут же её разорвал. Рисунок и в самом деле был плохой, видно было, что я не больно над ним трудился. Потом учитель взял в руки рисунок Яноушека. Немного подумав, он сказал:

— Это не твоя работа. Меня не проведёшь! — и разорвал рисунок, над которым я так старался. Пропали все мои труды!

На перемене я всё же подошёл к Яноушеку, а он отвечает:

— Мне от твоего рисования никакого проку не было, значит, и тебе ничего не достанется!

Лучше бы ему не говорить этого. Ведь я-то своё слово сдержал, а он…

Ну ладно! Не умеешь держать слова — держись сам! Он и глазом моргнуть не успел, как получил кулаком под рёбра. Больше мы с ним никаких дел не имели.

II

Осень — это не только школа, но и рабочая пора. После уроков мы гнали коз на пастбище. Коз тогда держали все. И мы тоже. По крайней мере, хоть молоко было своё.

Каждый день мы гурьбой шли на пастбище, а перед нами трусили наши козы. Мы ходили пасти их на ничейные луга, где ничего не росло, кроме кустарника и колючек.

С собой мы брали мешки на случай дождя да куски брезента и тряпки, из которых мы сооружали шалаши и палатки, чтобы укрыться от холодного ветра. В мешке у каждого из нас было несколько смолистых лучинок для растопки костра, кой-какие дрова, пара кусков торфа и жестянка, которую мы называли кадилом.

Пока было светло, козы свободно бегали и паслись на лугу, но с наступлением темноты мы вколачивали в землю колышки и привязывали к ним коз. Длинные верёвки почти не стесняли коз, и они могли пастись в своё удовольствие. Тем временем мы успевали сбегать на ближнее поле за картошкой и испечь её. Потом мы грелись у огня и лакомились картошкой. Когда падал вечерний туман, мы выгребали угли из костра в свои жестяные кадила. Со всех сторон в жестянках были проделаны дырки, в которые проходил воздух. На раскалённые угли мы клали торф и раскручивали жестянки, подвешенные на проволоке, пока кадило не делалось алым. Мы бегали в темноте с жестянками, которые светились, как блуждающие огоньки.

Как-то Карел Блажек всем на зависть раскрутил свою жестянку до белого каления. Едва она поостыла, Карел снова принялся крутить её. Вдруг жестянка распаялась, и её содержимое кометой полетело куда-то во тьму. При падении угольки брызнули во все стороны огненным фонтаном, и мы услышали, как отчаянно заблеяла чья-то коза. Она не перестала блеять и тогда, когда мы подошли к ней. Это была коза Карела.

Видно, когда уголёк опалил ей бок, она метнулась и сломала себе правую переднюю ногу. Карел расплакался и убежал в темноту.

Куда он побежал, что с ним будет? А тут ещё Енда Новотный твердит:

— Он сказал, что утопится! Домой ему лучше не возвращаться!

— Хлопцы, бежим за ним, скорее!

Енда остался с козами, а мы побежали во тьму вслед за Карелом, прямо к реке. Там мы его и нашли. Он сидел на берегу и плакал. Мы стали его утешать, но безуспешно. Тогда мы подхватили его под руки и, хотя он вырывался, лягался и кусался, отвели его домой.

Дома мать заперла Карела, взяла тачку и отправилась за козой. Что было, когда домой пришёл отец? Об этом Карел молчал.