Сорванец

Речка Черновичка была богата не только рыбой, но и рыболовами, которые преследовали нас, мальчишек, как только могли. Но что прикажете делать с мальцом, которого поймал обладатель рыболовной лицензии и член общества рыболовов? Штрафа с нас не возьмёшь, оставалось лишь наказывать нас на месте. Рыболовы были всякие, добрые и злые. Добрые только кричали на нас и давали нам возможность удрать. Злые тут же раздавали подзатыльники, отнимали удочки, и мне самому не раз доставалось собственной удочкой по ногам.

Легко, конечно, сказать: «Почему, мол, ты не удирал?» А я и удирал, если обнаруживал рыболова заранее. Удирал в поле или к лесу, словно вспугнутый заяц. Только стриженая голова мелькала. Хотел бы я посмотреть, кто бы меня тогда сумел догнать! А то прыгал в воду вместе с удочкой, переплывал речку, и всё было в порядке.

Ну, а если ты не заметил, что кто-то приближается к тебе? Однажды я удил рыбу у мельницы, спрятавшись за кривой ольхой. Нагнувшись над водой, я не отводил глаз от поплавка — пробки от бутылки из-под уксуса — и даже не заметил, что ко мне подкрадываются. А у меня как раз клюёт. Парень подбирался так осторожно, что ни одна веточка не хрустнула. Вдруг он оказался сзади меня и — р-раз! — толкнул меня в спину, прежде чем до меня дошло, что происходит. Я плашмя шлёпнулся в воду.

Это бы не беда, но в тех местах грязи больше, чем воды, а мне пришлось перебираться на ту сторону. И удочка пропала вместе с крючком. Вот чего было жалко! А так-то что — я прошёл по берегу против течения, выстирал штаны, и всё было в порядке.

Одного только я всегда опасался: чтобы бабушка не прознала. Та бы боялась, что её заставят платить вместо меня. У нас ведь на приличную еду не хватало, не то что на штрафы! Но когда я приносил домой рыбу, она ничего не говорила. А знала ведь, что рыба сама не прыгнула мне в руки. Лишь бы не приходили жаловаться. Ну что ж, и беднякам нужно было как-то жить: за свою работу получали они мало, а даром им никто ничего не давал.

И всё же однажды ей пришлось за меня заплатить. Заодно я получил взбучку. Но я признал, что она была заслужена, и потому перенёс её безропотно.

В тот раз мы запускали кусок толя. В воздухе толь вытворяет бог знает что. Настоящие чудеса! Вы его швыряете плашмя, а он летит то вверх, то вниз, то вправо, то влево — словно сам не знает, куда лететь раньше. Иногда он разворачивается в воздухе и летит не вперёд, а назад.

Стоя у окна нашего домохозяина, я метнул толь. Ничего плохого на уме у меня не было. Но не успел я обернуться и поглядеть, куда улетел мой кусок толя, как за спиной у меня задребезжало окно и на землю посыпалось стекло. Что делать? До ворот далеко, куда спрячешься!

Домохозяин, видно, как раз оказался у окна, потому что он тут же распахнул его, посмотрел на меня и покачал головой. Возможно, он что-то сказал, но я ничего не слышал. Опустив голову, я побрёл домой. Если я сам не признаюсь, то бабушке скажет об этом пан хозяин. Будет ещё хуже. Ничего не поделаешь, придётся выложить всё начистоту.

Бабушка как раз собиралась с тачкой за травой для козы. Ничего хорошего для себя я не ждал, но надеялся, что покаянное признание смягчит бабушкино сердце. Я начал запинаясь, с трудом выдавливая из себя слова. Даже слёзы на глазах у меня выступили. При этом я исподволь наблюдал за бабушкой. Может, обойдётся? Но я просчитался. Стоило ей услышать моё заикание, как она тут же поняла: я что-то натворил. И не успел я объяснить, что виноват вовсе не я, а толь, как лямка от тачки сама собой сложилась вдвое и принялась за дело. И поработала она на славу.

Вечером я покорно шёл с бабушкой за травой и изо всех сил тащил тачку. Мне не хотелось сердить бабушку, и я в самом деле не был виноват в этой истории с толем. Ему вовсе незачем было лететь назад. Но что было, то было, и то, что я получил, ни один портной не сумел бы отпороть. По крайней мере, так у нас говорится.

Назавтра было воскресенье. Наспех проглотив обед, я побежал к дяде Франтишку. Он как раз привёл в порядок конюшню, словно знал, что я прибегу. В изголовье полатей стояла тарелка с двумя пирожками. Дядя отдал их мне. Ел я с аппетитом, по дороге я уже успел проголодаться. Потом мы с ним уселись на лавочке у амбара, и дядя начал рассказывать. О деревьях, которые, оказывается, тоже умеют говорить, и о людях, которые родились без сердца, но с загребущими руками.

— А ты, дядя, никогда ничего не брал?

— Я не краду!

— Даже яблоко?

— Тут, мальчик, дело вот в чём: когда человеку нечего есть, а у других всего вдоволь…

— Картошки, например. Или рыбы.

— Земля должна кормить всех.

— Дядя, а если я что-нибудь возьму? Это кража?

— Тебе ведь тоже нужно есть, не помирать же тебе с голоду!

— Нет уж, я тогда лучше наемся!

— Я вот что скажу: может, тебе когда и захочется взять то, что тебе не принадлежит…

— Картошку, рыбу, яблоко или дрова…

— Нет, приятель, не это! Я говорю про чужие деньги или вещь — нож, например, — так вот, помни, что это грязное дело, после которого руки не отмоешь. Понимаешь?

— Да, дядя, понимаю.