Ответственный секретарь редакции Сиротинский правил и засылал в запас материалы, когда Андрей принес ему тщательно вычитанный отчет. В секретариате было пусто, накурено и грязно. Табачный дым стлался вокруг обритой головы Сиротинского. Сам секретарь, казалось, не замечал ничего, сжимал большой сильной рукой пылающий лоб и резко, зло черкал на страничках. Перед ним лежала груда сданных сегодня отделами материалов, валялись пластинки клише и обрывки телетайпной ленты. Все это нужно было прочитать, выправить, отослать в набор и заранее подумать о месте каждого материала на газетной полосе будущего номера. Андрей знал, что работа секретаря редакции — каторжная работа. Сиротинский сидел среди всего хаоса в несвежей рубашке с закатанными рукавами, лицо его страдальчески морщилось, и он сердито вычеркивал целые абзацы.
На вошедшего сотрудника секретарь не обращал внимания, — скорее всего, просто не заметил. Андрей терпеливо ждал.
Стремительными, легкими шагами в секретариат вошел Пискун, заместитель редактора, как всегда выбритый, отутюженный — полная противоположность секретарю. Взглянув на царивший повсюду беспорядок, поморщился.
— Где макет первой полосы?
Сиротинский взглянул на него и снова углубился в работу.
— Как видите, еще не готов.
— Так и доложить редактору?
— Так и доложите, — невозмутимо ответил Сиротинский.
Пискун хотел что-то сказать, но, мельком взглянув на Андрея, сдержался и вышел так же стремительно, как и вошел. Андрей знал о неприязни Сиротинского к заместителю редактора.
— Вы ко мне? — секретарь поднял усталое отекшее лицо. — Слушаю вас.
Андрей молча положил перед ним отчет. Секретарь крепко провел ладонью по лицу, встряхнул головой.
— Ах, черт, — проговорил он и машинально пробежал глазами первую страничку. Перо его само собой вычеркнуло какую-то строку. Он перелистнул страничку, потом другую и, не дочитав еще до конца, принялся покачивать обритой головой.
— Эк наворочал, эк накрутил. Ты бы еще голубков нарисовал.
Андрей покраснел.
— Яков Ильич, иначе сухота получается.
— Сухота? А от отчета ничего другого и не требуется. Ладно, садись. Сейчас будем вместе читать.
Он отодвинул в сторону груду бумаг, положил перед собой чистенький, страничка к страничке, отчет и плотоядно обмакнул в чернильницу перо.
— Все эти сравненьица твои вот так, — приговаривал он, безжалостно вычеркивая. — Такую дешевку развел! Пиши просто и ясно. Пиши, что видел и слышал… А это все коврики с голубками. Видал такие?
Андрей вспомнил обнаженную красавицу на коврике в комнате тети Луши и от души рассмеялся:
— Видал.
Он смотрел, с каким упоением Сиротинский кромсает его отчет, и не обижался. Секретарь был настроен ровно и почти доброжелательно: видимо, сказывалась нервная разрядка в минуты недавнего «трепа» — так называл веселые воспоминания в секретариате сам Сиротинский.
Андрей не сомневался, что такая же участь, как и его сравнения, над которыми он мучился сегодня ночью, ждет подсказанную Мишкой концовку. Однако, против всякого ожидания, к концовке Сиротинский даже не притронулся.
— А вот это хорошо, — похвалил он. — Это на месте. Такие вещи надо учиться наблюдать… Ну, у вас все? Возьмите, еще раз перепечатайте и хорошенько вычитайте. Все, идите. А то у меня еще работы по горло.
И Сиротинский словно забыл о нем.
Рассматривая в коридоре густо исчерканные странички отчета, Андрей обескураженно скоблил затылок: «Вот тебе урок. Надо будет запомнить».
Со своей развязностью газетчика Нечитайло моментально осваивался в любой незнакомой компании. И все же Андрей скоро раскаялся, что позвал его к столу. Павел, например, едва Мишка уселся и поискал глазами чистый стакан, умолк, отодвинулся и не произнес больше ни слова. Как всегда тщательно одетый, он с отсутствующим видом покачивался на стуле и, не слушая, что болтает Нечитайло, разглядывал гуляющих. Андрей понял, что его бесцеремонный неряшливый зав никому за столом не понравился.
Проворно подошел официант, в обеих руках принес полдюжины бутылок пива. Пока он расставлял и открывал бутылки, Мишка залез к нему в карман и достал чистый стакан. Андрей успел перехватить из рук Нечитайло бутылку и стал наливать сам. Павлу и Виктору он лишь долил. Мишка нетерпеливо придвинул свой стакан и, дожидаясь, не убирал руки.
— Сейчас не время сенсаций, — продолжал Нечитайло, жадно наблюдая, как пенится, вспухает в стакане и пышно переливается через край неостуженное пиво. — Не та эпоха. Нашему брату сейчас труба. В старое время, например, можно было начать репортаж так: «Труп лежал головою на восток».
— Тогда уж, — не удержался Виктор, с неприязнью наблюдая за газетчиком, — начните лучше так: «Труп обнаженной красивой женщины…»
— И молодой, — добавил Мишка, по-прежнему держась за стакан и не обращая ни малейшего внимания на язвительный тон Виктора. — Или так еще: «Он начинал раздевать ее с ботинок». Чувствуете? Сразу хватает читателя за нос. А то у нас стало классическим начало: «Борясь за…» Скучища! Чувствуешь, как медленно, но верно превращаешься в Пискуна.