Соседи

После воспитательной беседы жилички, конечно, попритихли, но тут в квартиру вселился тридцатилетний хозяйский сын с домашним кинотеатром. Сам по себе сын был вроде как вполне приличный. Только вот то ли он сначала запил и через это от него ушла жена; то ли жена от него ушла, и он с расстройства запил. Так или эдак, а только въехал он, находясь в глубоком запое. Очень скоро в эту антрацитовую алкогольную бездну сверзился и папаша.

Теперь каждую ночь за фанерной стенкой в режиме «звук вокруг» крутились музыкальные комедии с советскими звездами Орловой и Ладыниной. Под фильмы запойные беседовали.

— Ты не обижайся, пап, но ты — говно, — резюмировал сын время от времени.

— Ты сам говно! — моментально вспыхивал Федя.

— Да, я говно, — с достоинством соглашался сын. — Но это не отменяет того, что говно и ты. Вся разница между нами заключается в том, что я осознаю, что мы с тобой оба — говно, а вот ты осознать это до сих пор не в состоянии.

Однажды Федя не сдержался, и философы сцепились. Потом бурные кратковременные драки вспыхивали каждую ночь. В эти моменты на бравурно-задушевные песни из сталинских комедий накладывалось агрессивное кряхтение — собутыльники боролись и даже били друга молча. Через стенку шум от их возни напоминал молнии без грома.

До поры эти ночные зарницы гасила Галя. Она выпивала понемногу и исключительно днём, из последних сил балансируя на краю уютного запойного беспамятства.

С каждой ночью диспуты о метафизике личности и говна становились короче, драки — продолжительнее. После очередной схватки Галя украдкой (из коридора) позвонила Фединой маме. Умоляла приехать, чтоб повлиять, а то сама совладать никак не в силах. Свекрови Галя явно побаивалась. По отдельным репликам во время скандалов было понятно: Федина мама в семье — святое. Которое беспокоить нельзя ни при каких.

Тут в коридор почти беззвучно выплыл Федя и встал за спиной у хлюпавшей в трубку Гали. Вероятно, Галя обернулась. Наверное, её лицо перекосило от страха. С моего дивана было слышно, как мгновенно воцарившаяся за дверью тишина стала потрескивать от наэлектризованности. Ещё более заискивающе, чем Галя, Федя сказал: «Мама, я сам скоро приеду, не переживай, всё нормально». Повесил трубку и вдрызг расколотил о капитальную стену увесистый эбонитовый телефон. В эту секунду к неделю вертящейся у меня в голове картине — ночное небо с беззвучными молниями — добавился надрывистый раскат грома. Оглушённая Галя села на пол (о стену прошуршала спина и легонько стукнулся затылок), немного повыла и выбросила белый флаг. В смысле — решительно присоединилась к запойным.

Через неделю у них кончились деньги. Сын почему-то был уверен в существовании некой заначки. Не без садизма вымогал её у родителей. То есть очень спокойно обещал убить, если заначку не достанут. Родители увещевали и взывали, бессильно грозили милицией, безуспешно дрались. Потом побитый Федя и зарёванная Галя рвали бельё на груди: «Убивай, скотина! Ну нету, гад, денег, нету!».

Как-то в три ночи и впрямь вызвали милицию. Старший наряда предложил:

— Пишите заявление. Привлечём по статье. Например, за угрозу. Убийством или причинением тяжкого вреда.

После истеричного экспресс-совещания («Куда заявление, я ведь мать!..» — «Сам убью падлу!») Федя с Галей писать отказались.

Тогда милиционер сказал:

— Ну, значит, сейчас мы с ним ничего сделать не можем. Мы-то преступления не видели, а вы нам о нём официально сообщать отказываетесь. Короче, если вдруг и впрямь убьёт, приедем и оформим в лучшем виде, это я вам лично обещаю.

Подумал. И с этакой задушевностью, желая, видимо, перед уходом подбодрить будущих потерпевших, добавил:

— Вот лет двадцать бы пораньше мы б его живо в ЛТП5 определили.

Вздохнул. И вдруг заорал.

— А теперь где они, ЛТП, я вас спрашиваю? Прикрыли дерьмократы ваши! Идите теперь, бл… дь, просите денег у них от алкоголизма на платное лечение! У нас, бл… дь, теперь капитализм! Дерьмократы!!!

Галя с Федей, которых жизнь, кажется, впервые заставляла серьёзно задуматься о своих политических предпочтениях, обалдело молчали.

Не встретив сопротивления, милиционер быстро остыл. Понял, что перебрал и вместо прощания суховато обронил:

— В общем, как убьёт — звоните.

Парадная дверь захлопнулась. Лёжа на диване в своей комнате и пытаясь заснуть хотя бы на тот час, что остался до будильника, я размышлял об этимологии слова «дерьмократы» и происхождении фразы «если убьёт — звоните». Было любопытно: это действительно народно-милицейский фольклор, попавший в телевизор, или это таки бездарная выдумка телевизора, которая понравилась невзыскательному телезрителю-милиционеру? Наступало утро пятницы. Я встал, умылся, сходил на работу, и на выходные уехал из столицы.

В понедельник трепетная парадная дверь долго играла под ключом своё нервное скерцо — я никак не мог выловить в недрах разболтанного замка необходимую для отпирания упругость. Наконец понял, что не заперто и вошёл. В центре плохо освещённой прихожей громоздилось большое и некрасивое Галино тело. Из темноты остальной квартиры ощутимо несло пустотой.