Соседи

— В общем, я вас предупредил, — старший лейтенант развернулся и пошёл опечатывать двери на втором. А Галя с Федей, мимо родственных объятий которых я едва проскочил, быстренько мне всё разъяснили. Оказалось, что этот милиционер был ненастоящий. Он здесь вообще из-за гастарбайтеров со второго (оказывается, в выходные состоялось очередная битва за жилплощадь; по версии Гали на немых напали бандиты, нанятые жэком, которому негде селить дворничих-лимитчиц, но немые отбились, зато милиция теперь вот в подъезде прописалась, и свет гаснет по пять раз за вечер). А настоящий милиционер насчёт их безусловного права проживать в квартире в курсе.

— Мы живём где, я тебя спрашиваю, нет? — заканчивавший Галино разъяснение Федя произнёс эту угрожающую синтаксическую конструкцию с абсолютно доброжелательной интонацией. После чего охотно ответил сам себе.

— В центре! Историческом столицы нашей родины городе-герое Москве. А нам где дали? В ебенях! Я их даже выговорить не могу. Вот они пусть и едут в ебеня, менты эти всякие умные. Мы пока равноценный переезд не выберем, никто нас отсюда не погонит без нашего согласия. А мы ещё не выбрали.

Проходя под аркой следующим вечером, я почуял, что около подъезда как-то нехорошо. При этом никаких гастарбайтеров и милиционеров во дворе не наблюдалось. Подошёл к железной двери подъезда двери, дёрнул. Дёргал осторожно: дверь была опечатана. И, как выяснилось после безрезультатного дёрганья, накрепко приварена к косяку.

За спиной защёлкали дверцы припаркованного у подъезда автомобиля. Оттуда вышли водитель автомобиля (тоже снимавший комнатку у моих арендодателей), Федя с сыном и пожилая собака Грета.

— Вот так вот… — сказал Федя закуривая. — Я-то с собакой пошёл погулять, главное. Сын работу искать уехал. А Галина Фёдоровна не знает ещё. Спит там наверно — свет-то не горит.

Сначала я подавил приступ хохота — постмодернистское сознание мгновенно подсунуло очень уместную цитату: «А мужики-то и не знают!» Точнее, баба, конечно, не знает, но какая ж разница.

Потом я представил, как пьяная Галя проснётся.

Как станет шарахаться по пустой, тёмной квартире. Будет пялиться на часы, пытаясь сообразить, что сейчас — раннее осеннее утро или поздний вечер. Включит телевизор, потом попробует вспомнить, куда все подевались и давно ли они отсутствуют. Начнёт ждать, поглядывая на молчащий телефон. А минут через тридцать после Галиного пробуждения в квартиру вползёт запойный ужас, он же — беспричинный страх перед существованием. Минут через десять этот змеящийся монстр, не дождавшийся, чтоб его задобрили водкой, транквилизаторами или попыткой суицида, внезапно раздуется, как клобук громадной кобры, и в квартире станет нечем дышать. Галя, неловко трясясь, выбежит из квартиры, споткнётся и на четвереньках устремится вниз, спасаясь от жирной ядовитой гадины, которая ненадолго застрянет в слишком узкой для ней парадной двери. А внизу Галя, которой покажется, что она уже спаслась, попытается открыть дверь подъезда.

Галю стало жалко, смеяться расхотелось. Однако через секунду жалость сменили другие эмоции. Во-первых, меня внезапно заполнила острая и горячая радость за трезвого себя, а во-вторых, воображение быстро нарисовало вторую серию.

Галя дёрнет дверь и поймёт, что та не откроется. Хозяйка, конечно, почти сойдёт с ума и начнёт исступлённо колотиться в гулкий холодный металл. Но тут к двери подойдёт Федя и станет ей всё объяснять. Что он-то с собакой пошёл погулять, главное.

Похрюкивая, я придушил несколько раздирающих лицо улыбок. Простился с хозяевами и в прекрасном настроении отправился на ночлег к товарищу.

— Завтра приходи, мы к утру дверь-то разварим наверно! А то и сегодня ночуй с нами, в машине. Деньги-то у тебя вперёд заплачены, — крикнул Федя вдогонку.

За вещами я смог приехать только поздно вечером. Правда, чуть было не передумал их забирать. Сворачивать с улицы во двор не хотелось — под аркой явственно ощущалась угроза физического насилия. Хотя, в отличие от предыдущих вечеров, ни одной фигуры поблизости не маячило. Победило любопытство.

В подъезде сильно несло дерьмом. Двери всех квартир стояли распахнутыми. Внутри горели тусклые лампы накаливания, подвешенные на ломкие, старые провода. Лампочки освещали кучки свежих человеческих фекалий, непонятно зачем наваленные на пол в таком количестве, и разбросанный по паркетному полу одноразовый современный мусор. Мысль о том, что ещё позавчера это был дом, и я в нём ночевал, казалось дикой.