Соседи

Странно, но утром они меня не выгнали. Они просто перестали общаться со мной. Раньше на кухне хозяйка чуть ли не каждый вечер после тяжёлых, продолжительных и многозначительных вздохов заговаривала со мной на тему «вот опять они (правительство, дума, Лужков, террористы) придумали… как жить-то дальше будем?»; да и хозяин иногда принимал жалкий в его исполнении тон тёртого жизнью москвича, поучающего юного провинциала (от меня при таком общении требовалось натянуть лицо посмущённее и вставлять в паузах почтительное «да… и не говорите… да уж…»). Теперь эти разговоры прекратились, и всё общение сводилось к конвоированию меня за дверь и пропуску в помещение. Сказать, что прекращение глубокомысленных бесед со старичками меня сильно огорчило, я, пожалуй, не могу. Отсутствие эмоционального контакта весьма облегчало (по крайней мере, мне) наше диковинное сосуществование.

Иногда, впрочем, я пытался представить себе жизнь, прожитую этими людьми. Пробовал вообразить их страстно целующимися (ведь дочь-то у них есть!), матерящимися, вкусно пьющими, с аппетитом закусывающими, горячо о чём-то спорящими или радостно чем-то восторгающимися, скандалящими с соседями, ругающимися с начальством, ну, или хотя бы кроющими тех же соседей с начальством за глаза.

Не вышло ни разу. В воображении портреты получались точно такие же, как в жизни. Характерная для пожилых пластика несовершенных роботов, кроткие или обиженные выражения на лицах. Сделанная из легированной стали уверенность в том, что они живут единственно верным образом, а также в том, что все нормальные люди должны относиться к ним с полным и безоговорочным уважением и почтением.

«Но ведь чем-то они интересуются? Как-то заполняют вакуум? Есть же что-то у них в жизни, кроме механистичного, упорядоченного быта? Кроме идиотских хитростей вроде замены телевизора, которые хитростями кажутся только им? Над чем-то они ведь наверняка смеются, чему-то ведь точно умиляются, но чему?», — загорался я после очередного конвоирования за дверь, но обычно сразу же пресекал этот исследовательско-этнографический порыв. «Да какая, собственно, разница? Всё равно другую комнату быстро не снять, а такие деньги снова дарить маклеру глупо».

Однажды дверь в их комнату оказалась открыта; моего приближения к ванной, от которой просматривалась комната, они не заметили.

Клавдия Олеговна и Степан Макарович сидели на диване перед моим Сони Тринитроном и смотрели телепередачу. Там ведущий, знаменитый актёр из «Современника», обращался к крепкой старушке, чья манера общаться обладала какой-то кричащей, вызывающей пошлостью.

— Вам надо найти человека, с которым вы отдыхали в санатории. Так?

— Так, — ответила старушка, но не сразу. После вопроса она долго мерила всех присутствующих в студии заносчивым, победительным взглядом. Судя по виду, старушка была убеждена, что по звёздности она теперь минимум на одной доске с ведущим, причём, стоит она на этой доске совершенно заслуженно.

— Но всё, что вы нам написали о нём, это то, что он не высокий и не слепой. Как же нам его искать по таким приметам?

Клавдия Олеговна, явно симпатизировавшая переживающей свой звёздный час старушке, напряглась и подалась к экрану. Но старушка смерила ведущего взглядом из серии «какой же вы тупой», а потом снизошла до разъяснений.

— Я в санатории сидела за столиком с тремя, между прочим, мужчинами. Слева от меня сидел высокий, справа — слепой. А прямо — не высокий и не слепой. Вот его мне и нужно.

Бросив на срезанного ведущего полный сочувствия взгляд, старушка высокомерно принялась жечь подмалёванным глазом чернь в студии.

Клавдия Олеговна тихо просияла.

— Действительно, — полушёпотом сказала она, — слева — высокий, справа — слепой, а нужен — прямо. Чего ж тут непонятного?

Муж, смотревший в экран с лёгкой долей скепсиса, великодушно поддержал супругу и заодно продолжил культурный разговор:

— Конечно… Невысокий и не слепой, ясно всё с ними… Или вот ещё я что думаю: сейчас всё на евреев валят. А чем они виноваты? Они мучаются, бедные, сочиняют. Алла Пугачёва поёт, еврейка. Киркоров тоже поёт, не еврей. Высоцкий, еврей, умер. А вот Баскова, еврея, не люблю.

Эпилог

Выслушав мой рассказ, сидевшая напротив хозяйка воскликнула: «Жуть какая! Какие-то ненормальные вам всю дорогу попадались! Видите, как вам с нами повезло».

Ночью я проснулся от приступа паники. Сердце бешено колотилось, однако понять причину испуга я не мог — сон снился нормальный, в квартире было тихо и спокойно. Потом увидел лежащее рядом с моей головой стекло размером 20x30 сантиметров и догадался.

Накануне хозяйка повесила над изголовьем моей кровати дешёвый церковный артефакт — помещённую под стекло картинку на тонкой бумаге. Увесистое стекло было вставлено в хлипкую раму китайского производства. Рама держалась на нескольких крошечных каплях клея. Мои робкие попытки возразить против этой гильотины над головой действия не возымели.