Соседи по квартире

Она, конечно, права, но даже сейчас, когда всего лишь не могу оторвать от него взгляд, я чувствую себя сталкером. Я в подробностях знаю его график — плюс ко всему видела его сегодняшним утром, — а сейчас знаю и того больше. Так вот, значит, чем он занимается, когда не играет на улице? Боже правый. Может, поэтому с таким блеском играет на станции? Ему приходится почти физически вытеснить эту музыку из своей головы.

Песня заканчивается, вокалист возвращает микрофон на стойку, а потом, пробормотав, что у них перерыв, подносит к губам бутылку пива Rolling Rock и показательно опустошает ее.

Прежде чем понимаю, что творю, я вскакиваю со своего места. Народ возвращается за столики и в бар за выпивкой, а свет в зале становится достаточно ярким, чтобы заметить, как Келвин сначала исчез за кулисами, а спустя минуту появился в противоположном конце бара.

В то время как остальные члены группы одеты в жуткой стилистике 80-х, на Келвине черная футболка, спереди небрежно заправленная в темно-синие джинсы. На нем все те же черные ботинки, а левая нога стоит на перекладине внизу барной стойки. Бармен приносит ему темное пиво, и Келвин берет стакан, не переставая смотреть прямо перед собой.

Я не знаю, как к нему подойти; он все еще не видит меня, хотя я буквально в нескольких шагах. Позвать по имени — слишком странно, так что, расправив плечи, просто сажусь рядом с ним.

Уже сев на стул, я замечаю, что примерно десяток женщин явно собираются с духом сделать то же самое и подходят к нему с разных сторон. Келвин медленно поворачивается, словно это происходит во время каждого перерыва и он не совсем уверен, с кем в итоге придется общаться.

Но когда наши взгляды встречаются, он вздрагивает, а потом тут же расслабляется, и на лице появляется искренняя улыбка.

— Привет, девушка из Нидерландов.

И я ничего не могу с собой поделать — недоверчиво отвечаю:

— Вот, значит, как? Просто привет?

В улыбке Келвина появляется сочувствие, как будто он понимает мой намек, после чего взмахом руки подзывает бармена, который тут же появляется рядом.

— Все, что ей захочется, — говорит ему Келвин.

Я медлю. Здесь я вовсе не для того, чтобы с ним выпивать. И подошла к нему удовлетворить собственное любопытство, мучавшее меня в последние несколько дней… а еще, может, и высказать ему свое недовольство. Но его такая естественная легкость дезориентирует. Я ожидала, что он смутится или будет холодным. Но вместо этого Келвин расслаблен, улыбается и до краев полон харизмы.

Бармен нетерпеливо постукивает пальцами по стойке.

Тихо извинившись, я говорю:

— Газированную воду и лайм, пожалуйста.

— Вот это сорвиголова, — поддразнивает Келвин.

Встретившись с ним взглядом, я вымученно улыбаюсь.

— Я на обезболивающих, — а кивком показав на гипс, добавляю: — Сломана рука.

Он весело морщится.

— Точно.

А вот это вопрос задать оказывается куда проще, чем мне казалось:

— Почему ты не сказал им, что именно видел? Моим родным наговорили, будто я прыгнула на рельсы.

Покивав несколько раз, Келвин делает глоток пива, после чего отвечает:

— Прости. Правда. Но я не думал, что полицейские поверят в мою версию.

Та Холлэнд, которая существовала до падения с платформы, сейчас должна была потерять голову от его акцента. Слово «думал» у него звучит как звякнувшая монетка [Келвин ирландец и произносит think (думать) как звукоподражательное слово tink (дзынь) — прим. перев.].

Нет, кажется, сегодняшняя Холлэнд тоже готова потерять голову, но она старается сохранить хладнокровие хотя бы внешне.

— Ну, — начинаю я, — в мою версию они тоже не поверили. Вручили мне пару брошюр в духе «Помоги себе сам» и, похоже, даже не ищут того парня.

Келвин поворачивается и встречается со мной взглядом.

— Слушай. На станции я видел… — он качает головой, — я видел, как множество людей творят черт знает что, а потом сами звонят и просят помощи. Криминальный фетиш или что-то в этом духе. Это все, о чем я мог тогда думать. А когда тот бомж убежал, я больше беспокоился о твоей безопасности, нежели о том, чтобы его поймать.

Во время разговора он достает из переднего кармана джинсов бальзам для губ ChapStick, снимает крышечку и быстро проводит им по губам. Это движение привлекает мое внимание, и я осознаю, что таращусь на его рот, лишь когда бармен громко ставит передо мной стакан газированной воды с нарезанными кусочками лайма на салфетке. Келвин убирает бальзам в карман и кивком благодарит.

Я мысленно перебираю события понедельника и понимаю, что в его словах есть смысл — хотя это не объясняет, почему он наврал фельдшерам. Но разве это важно? Жутко, конечно, получить советы по предотвращению своего суицида, но все-таки Келвин позвонил 911 и остался, чтобы убедиться, все ли со мной в порядке. Теперь я смотрю на ситуацию иначе: он не позорно сбежал, едва обо мне позаботились, а оставался рядом со мной до этого самого момента.

Келвин протягивает мне руку.

— Извинения приняты?