Соседи по квартире

У меня же сердце начинает колотиться с удвоенной силой, и я обеими руками держусь за ремень своей сумки, чтобы как-то унять дрожь. Я переживаю не только из-за того, что Роберт сейчас услышит игру Келвина. Самому Келвину тоже станет очевидно, что я специально привела кого-то послушать его, и он поймет, как я много раз уже наблюдала за ним (возможно, даже много-много раз) и думала о том, чтобы рассказать кому-то о его музыке.

Кроме того, мне действительно не хочется ошибиться в своих чаяниях. Мнение дяди значит для меня очень много. Если Роберту не понравится сейчас игра Келвина, в моих глазах его талант сильно потускнеет. А еще я не смогу больше доверять своему чутью.

Но, возможно, я зря нервничаю: кроме шума поездов и объявлений, что звучат на лестнице, на станции больше никаких звуков нет. В течение последних нескольких месяцев Келвин играл здесь каждый вечер понедельника. Неужели он внезапно изменил свое расписание?

В животе все сжимается. Когда-то я перестала ожидать, что Келвин прекратит играть в метро. Это было одним из тех непреднамеренно эгоистичных предположений, которые меня всегда удивляли: я просто взяла и решила, будто он будет здесь всегда — по крайней мере, до тех пор пока не перестану хотеть его видеть. А от мысли, что Келвина я больше никогда не увижу, по рукам пробегает леденящая дрожь.

Но как только мы поворачиваем за угол, чтобы спуститься по последнему пролету, до наших ушей доносятся чарующие звуки знакомого вступления к El Porompompero, и Роберт, остановившись на полушаге, замирает.

Как и всегда, песня начинается медленно и словно флиртуя. Роберт выходит из оцепенения и ускоряет шаги. Затем в поле зрения появляется Келвин — сначала видны его ноги, бедра, гитара, потом грудь, шея и голова, — и в этот момент ритм ускоряется, а музыка, исполнив изящный пируэт, будто взлетает ввысь. Келвин чередует игру с мягким постукиванием ладонью по корпусу гитары.

Я наблюдаю за Робертом. Во время прослушиваний он перемежает восторженную похвалу со строгой критикой, а сейчас единственный признак, что он загипнотизирован звучанием — потому что смотрит в пол, будто решает какую-то сложную проблему, — это его подрагивающий в такт музыке указательный палец.

Скользнув взглядом выше, по вздымающейся груди я замечаю его учащенное дыхание. Сама же я дышать практически не в состоянии. Мы стоим на станции метро и слушаем игру Келвина, а от сочетания моего почти нелепого предложения — «Подумай, может, он подойдет» — и самого факта, что Роберт всерьез готов это предложение рассмотреть, у меня начинают подкашиваться ноги.

Отчаянно желая высказать свое мнение, мой эмоциональный внутренний голос вопит из своего укрытия: «Я могу спасти Роберта!».

Но в диалог тут же вступает логика: «Не стоит забегать вперед, Холлэнд».

Келвин играет опустив голову и закрыв глаза. Слегка покачиваясь, он словно растворяется в музыке, которую сам же и создает. Изменилась бы его поза и манера игры, знай он, что на расстоянии в несколько шагов за ним наблюдает композитор «Его одержимости»?

Между произведениями Келвин обычно делает небольшой перерыв, настраивая гитару, но не покидая при этом свой эмоциональный мирок. Проведя пальцами по струнам в финальном аккорде, он поднимает голову с выражением блаженства на лице.

Вот только в его мирок сейчас вторглись мы с дядей. У Келвина перехватывает дыхание и округляются глаза. Но смотрит он не на меня.

Он в точности знает, кто такой Роберт.

глава шестая

Келвин садится ровнее и рывком ставит гитару себе на бедро.

— Мистер Окай, — тяжело сглотнув, говорит он. — Не знал, что вы здесь стоите.

— Моя племянница сказала, что тебя зовут Келвин.

Глядя то на меня, то на Роберта, Келвин пытается уложить новую информацию в голове. У Роберта гладкая темная кожа и черные короткие волосы. У меня светлая кожа с веснушками и каштановые волосы, собранные в растрепанный пучок.

Роберт протягивает руку, которую Келвин тут же принимает, встав со своего барного стула.

— Да. Келвин Маклафлин.

Дядя смеется, а плечи Келвина заметно расслабляются.

— Слишком ирландское имя для кого-то, имеющего такой хороший загар.

— Моя мама гречанка, — поясняет он и снова смотрит на нас, словно также задаваясь вопросом.

Наклонив голову ко мне, Роберт высвобождает руку Келвина.

— Мы с ее дядей женаты.

— А, — улыбнувшись, произносит Келвин.

Я чувствую, что стоящий рядом со мной Роберт выпрямляется, и Келвин делает то же самое. Мое сердце грохочет, как барабан. Пора переходить к сути.

— Я музыкальный руководитель…

— Театра «Левин-Глэдстоун», — перебивает его Келвин. — Знаю. Я семь раз ходил на «Его одержимость».

— Семь? — переспрашиваю я, заговорив впервые за все это время, и Келвин поворачивается ко мне.

Он кивает.

— Думаю, я купил у тебя футболку.

Снова «дзынь». И снова сильный ирландский акцент, очень искажающий слова.

Закрыв свой открытый от удивления рот, я медлю, но потом отвечаю:

— И ты не подумал упомянуть этот факт чуть раньше? Например, в среду вечером?