Соседи (СИ)

Смотреть хотелось… Просто смотреть беспрерывно. Но ты попробуй смотреть, тыкаясь носом в грудь, как слепой котенок. С переплетенными ногами, рукой в обхват рёбер. Этот шрамик не дает ей покоя, она интуитивно знает, что он – оттуда, из прошлой жизни, и губы сами тянутся его касаться. Так, в обнимку, прижимаясь, тоже хорошо, даже чересчур – просто волшебно: как в сказке, конец у которой обязательно будет счастливым. В эти минуты рядом – спокойно и правильно, но ни того ни другого о минувшей уже ночи сказать язык не повернется. Как обмерла, как в одно мгновение окончательно помрачилось сознание, как тронулась рассудком, как заполыхала в момент, как впервые увидела его глаза так близко, так до сих пор и не очнулась, не потухла, до сих пор горит…  Ночью в неё словно бес вселился, она была одержима, неуправляема, впала в беспамятство… Она же не такая… Что он о ней, тихоне, подумал? Щеки полыхают огнём, в голову бьёт кипяток. Это он виноват!

Бес, к слову, пока прекрасно себя в ней чувствует и на выход не собирается: пригрелся.

Уля горит, горит и никак не догорит. Потому-то и бодрствует в шесть утра. Несколько часов сладкой дремы, неги, забытья – и вот глаза распахнулись и жмурятся теперь в немом изумлении. Не верится, не укладывается… Но вот же! Ей не приснилось, это не плод сбрендившего воображения, не белая горячка: вот он! Мирно спит, она слышит размеренный стук сердца – ­тук… тук… тук… – чувствует тонкий запах кожи, осязает, как медленно поднимается и опускается грудная клетка. Замерла и греется. Пытается запомнить каждую секунду, каждую. Это его рука на её талии – надёжно притягивает к себе. Это линии его татуировки бегут по ребрам. Это его теплое дыхание щекочет кожу. Прижимается к нему крепче, желание влиться, слиться – необъяснимо. И неодолимо. Пальцы вновь стремятся в спутанные волосы, но вдруг разбудит? В носу почему-то непрерывно щиплет, внутри всё плавится, плавится и пускается в обезумевшую пляску, стоит разрешить себе отмотать назад, стоит поднять в памяти обрывочные картинки.

Друг с другом сплелись. Сейчас и тогда.

Память, пуская бурлящие волны по телу, возвращает к пережитому всего несколько часов назад… Как целовала отчаянно, распаляясь до неистовства, до умопомрачения; как всё не могла напиться. Как явственно чувствовала его откровенное желание и доходила до исступления. Как лихорадило от томления и нетерпения, как трепетала осиновым листом под сухими губами, вновь и вновь умирала в подернутых прозрачной дымкой синих глазах. Изнывала, доверялась ему, принимала его, наполнялась им, растворялась в нём и, впадая в забвение, теряя связь с миром, исчезала. В его руках взмывала выше, выше, выше – и содрогалась, разбивалась, растекалась тягучим расплавленным воском. Чтобы вскоре взмыть вновь. Тело отзывается напряжением каждой мышцы, ломит, а ей мало. Ей его так мало.

Ну почему он спит?

Ощущение переполненности требует высвобождения. Проваливаясь в дрёму, чувствовала, что всё отдала, всё. Всё, что накопилось в ней, выплеснула на него за эти воистину безумные, пролетевшие как одно мгновение, часы. Но, проснувшись, почувствовала, что отданное никуда не делось – безбрежная нежность, тепло и необоримая любовь бьются внутри, распирая рёбра и ища выхода. В ней еще столько! На вечность вперед!

А Егор спит…

Это сумасшествие какое-то, и поутру воспоминания разгораются пламенем на щеках, хотя ночью о смущении и речи не шло, она как с цепи сорвалась, была невменяема, какое там смущение?.. Низ живота снова шпарит, нутро просит, это сладкая, но всё-таки пытка. Еще чуть-чуть, и кому-то придётся проснуться…

Нет, не верит. Глаза видят, уши слышат, кожа осязает, тело отзывается, душа летает, его запах в ноздрях, ладонь на лопатках, а мозг ушел оффлайн.

Осторожно снимая с себя тяжёлую руку, Уля всё же чуть отодвинулась – совсем недалеко. Желание разглядеть свое счастье получше, во всем убедиться оказалось навязчивым. Полное умиротворение на его лице контрастировало с тем, что видели глаза: с глубоким запёкшимся порезом на виске и множественными ссадинами, припухшим уголком рта. С проступившей через бинт на плече кляксой крови и содранными, так ничем и не защищенными костяшками. С парой проявившихся на ребрах гематом и небольшими фиолетовыми пятнами на шее… Нет, шея – это… Это, кажется, просто кто-то перестарался. Пальцы невольно растерянно потянулись к собственной: если она умудрилась оставить такие отметины на Егоре, то что на ней самой?.. Он её шею истерзал, всю истерзал… Всё равно…