Соседи (СИ)

Её уносило, одурманивало, она вновь забывалась – как вечером, как ночью, как рано утром, – раз за разом одно и то же: сознание хмелеет и её покидает. Раз за разом она не может уверовать в реальность происходящего и ждёт подвоха, его «прозрения», посыпания головы пеплом. Но подвоха всё не видно и не видно, и, кажется, не планируется.

— Напрасно… — раздался приглушенный хрип.

Пальцы левой руки теперь неторопливо, даже лениво расправлялись с пуговицами рубашки, в то время как правая вполне вольготно чувствовала себя на талии: ладонь нырнула под пояс шорт, немного «подумала», вынырнула и переместилась на попу, сжимая ягодицу далеко не так тактично, как только что грудь.

«Боже…»

— А еще там одежда, еда и зубная щетка… — теряя остатки самообладания, простонала Ульяна.

— Мы тебя переселим, — шёпот стал еле различим, его мокрые, падающие на лоб волосы и горячее дыхание щекотали тонкую кожу шеи. — Вместе со щеткой. У тебя тут синяк, — мягко оттянув ворот рубашки, Егор коснулся губами ушибленного на последнем занятии плеча, — беспредел… М-м-м, смотри, ещё один… — коснулся крыла ключицы в месте оставленного ночью привета, — и вот…

«Переселим…»

— Да?.. — смысл сказанного от неё ускользал, и только интуиция шелестела, что сейчас всё вовсе не кофе кончится. Пусть кончится, причем как можно скорее! Он снова её пытал, обрывки неуловимых мыслей разлетались, а мир вновь кружился и плыл. — Вот так, значит?..

— Угу… Вот так…

Мир шипел и растворялся. Все тело стремилось к Егору, в него впечатывалось, дыхание сбивалось, становясь поверхностным. Он творил что хотел, а она позволяла. Шорты давно покоились на полу, а её руки наощупь цеплялись за чертово полотенце, пытаясь сорвать. Но Егор будто специально ей мешал, перехватывая кисти, изводил её. Еще чуть-чуть, и звёзды из глаз посыплются, она растает лужицей раскаленного воска, а он всё медлил. Пальцы сжали внутреннюю поверхность бедра, ребро ладони скользнуло выше, тяжелый выдох опалил шею, и где-то там вместе с миром поплыл шепот:

— Вот так, да… Ты меня с ума сведёшь…

Руки, ложась на плечи, развернули к себе. Увидеть глаза не успела, тёплые губы не дали сказать, подушечки его пальцев заблудились в волосах, и коленки всё-таки подогнулись. А ещё через несколько мгновений она обнаружила себя на столешнице, а его бёдра – в кольце собственных ног. Полы рубашки держались на единственной пуговице, обжигающие поцелуи покрывали шею, ключицы, грудь, живот, ниже. Пожар! Где-то в прихожей всё же потерялось чертово полотенце, она захлебывалась и падала, падала, падала, понимая, что не поднимется со дна.

***

Кажется, завтрак плавно перетечёт в обед… Время стоит. Обессилен, не хочется двигаться, не хочется ничего делать и говорить не хочется тоже. Оружие сложено, белые флаги выброшены, а воздух наполнен запахом победы. Всё, чего требует воспарившая ликующая душа – лежать, не шевелясь, и слушать ровное дыхание и биение соседнего сердца. Ощущать её в собственных руках и прислушиваться к удивительному, умиротворяющему, ранее неведомому чувству обретения. Она – невероятная: шальная и нежная. Кто бы мог подумать, что в этой тихоне, затаившись, сидит и ждёт своего часа маленький дьяволёнок. Вот Егор не мог. Как до сих пор не мог поверить, что всё это происходит не с кем-нибудь, а с ним. Жизнь словно задалась какой-то высшей целью предъявить истинные смыслы и убедить в беспочвенности страхов. Показать, что тут бывает и по-другому, что её есть за что ценить, что есть причины, по которым он захочет за неё держаться, и их миллион, но весь миллион сконцентрирован в одном человеке. Жизнь красуется перед ним и будто говорит: «Смотри, какой я могу быть. Смотри, какая она. Твоя. Хватай и беги».

Потрясающе… И по-прежнему кажется невероятным, сказочным, чересчур щедрым подарком, посланным небесами непонятно за какие заслуги. В глазах-озерах – тишь да гладь, ни намека на рябь, что он заметил, обнаружив Ульяну на кухне. Но где-то там, в самой их глубине, вспыхивают огоньки, он видит свет. На щеках румянец, а волны волос укрывают плечи. Пальцы сами к ней тянутся – снова и снова убедиться, что не спит, что прямо перед ним не видение, а сотканный из плоти и крови человек. Сами тянутся касаться – шёлка шоколадных локонов, фарфоровой кожи, полных мягких губ и маленьких, тут и там выпирающих косточек. Прямо перед ним – совершенство, а в душе безмятежность, внутри полная гармония, такая, какой он и не чувствовал никогда. Новые состояния продолжают ошеломлять.

Как он жил все эти годы? Это же совсем иначе, это же – смысл. Он на неё не насмотрится. Искорки под пушистыми ресницами медленно, но верно разгораются, становясь всё ярче и ярче, прямо-таки провоцируя зайти на очередной круг. И, может, он зашел бы, но сначала придется дойти до аптеки: запасы иссякли. И как бы ни зудело рискнуть без резинок, мозг, оказывается, до сих пор на месте и подсказывает образумиться.