Соседи (СИ)

Раньше пятнице Ульяна радовалась, а теперь только расстраивается. Завтра суббота, мама осядет дома, а значит, гнетущая обстановка гарантирована. Другой атмосфера здесь давно не бывала, но вчера ситуация усугубилась. Мать задержалась с работы, а домой пришла расстроенная, или потерянная, или всё вместе – в собственном коматозе Уля не смогла распознать тонких настроек её состояния. Окликнула с порога и на голос тут же огорошила внезапным: «Ульяна, скажи, ты считаешь, я плохая мать?». И так это звучало… Всё дело ведь в интонации. Подобные заявления Уля слышала в мамином исполнении и раньше, однако же раньше мама не спрашивала, а утверждала, и делалось это с очевидной целью надавить каблуком на горло совести и заставить тут же пожалеть о недостойном любящей дочери поведении. А вчера в высоком голосе родительницы явственно слышались растерянность и словно бы смирение. Звучало так, будто она уже приняла данное утверждение как непреложный факт, и теперь лишь от ответа Ули зависело, будет ли вколочен последний гвоздь в крышку гроба прежних представлений о себе. Но самое страшное, что Ульяне нечего оказалось сказать. Она не слышала в себе ни возражений, ни согласия, ни ярого желания горячо убедить в обратном – совсем ничего. От макушки до пят её заполняла безбрежная зябкая пустота, она была зияющая бездонная дыра, и мысли о том, как упрямое молчание скажется на маме, не вызывали в душе и сотой части отклика, который могли бы. Вот что действительно пугало: зловещее внутреннее безмолвие. Уля ощущала себя запрограммированным на выполнение элементарных задач, лишенным чувств, потребностей и желаний, работающим на пяти оставшихся процентах заряда роботом.

«Неужели вот такое я заслужила?» — то был второй оставшийся без ответа мамин вопрос. «Уля, я уже всерьёз переживаю. Давай найдем тебе психолога?» — третий. На это Ульяне сказать тоже оказалось абсолютно нечего. «Уля?..» — четвертый. А после квартиру наконец накрыла благословенная тишина.

Какого, к чёрту, психолога? В чём психологу этому копаться? В пыли руин? Под их обломками выживших нет, нечего там спасать. Впрочем… Нет, уже нечего. Со своим внезапно выказанным беспокойством мама опоздала больше чем на месяц, а может, и на жизнь. Эмоциональные связи между ними рвались одна за одной, опадая истлевшими нитями, а стена росла ежедневно, ежеминутно. Она складывалась по кирпичику и теперь ощущалась физически – невидимым куполом, под который Уля не желала родительницу пускать. Кирпичиками стали мамино нежелание принять её чувства, непонимание и непрекращающиеся увещевания, что Егор не стоит ни слез её, ни мизинца, что они друг другу не подходят и что на нём свет клином не сошелся. Роль цемента исполнили насмешливый тон, выбранный для звучащего через вечер вопроса о том, долго ли ещё она собирается «убиваться по этому ханурику», бесконечное цоканье и недоумённые, а то и откровенно недовольные вздохи. А теперь что? Чего теперь она хочет? Искреннего отклика? Доверия к намерениям? Души нараспашку? Не будет нараспашку, потому как раз за разом туда летит плевок.

Завтра суббота, мама останется дома, через стенку в очередной раз напомнят о том, что отныне у них новые соседи, сначала устроив концерт по заявкам, а затем – непременно! – горячее примирение. И всё, чего хочется Ульяне – уехать отсюда хоть куда. На день, на два, а лучше навсегда. До «навсегда» ещё около месяца каторжного труда, так что в эти выходные выбор у неё невелик: доедет наконец в гости к папе. Он как прознал, что случилось, так теперь каждый день к себе зовёт, и, кажется, она только что дозрела до того, чтобы его приглашение принять.

16:30 Кому: Папа: Пап, привет. Можно приехать?

Могла она ещё год назад предположить, что достигнет подобного градуса отчаяния? До сих пор не верится, что там её и впрямь ждут с раскрытыми объятиями. Но потребность в утешении, желание спрятаться в родных руках стали нестерпимыми. Этой осенью она нуждается в отце, как, кажется, никогда.

Нуждается, но не может избавиться от чувства ненужности, брошенности и одиночества, что затихли когда-то, а теперь вновь денно и нощно опутывают сетями. И всё задает, задает себе вопросы. Почему от неё всю жизнь отказываются те, кто ей дорог? Почему не могут найти для неё слов? Что с ней не так? Почему они решают за неё, что и как для неё лучше? Почему продолжают поучать, как ей следует чувствовать и как жить? Почему не позволяют себя любить? Почему она ощущает себя беспомощным ребёнком, лопочущим младенцем, не способным донести, что они для неё значат, какое место в жизни занимают? Какие слова и дела убедили бы их? Почему они ей не верят? Почему считают, что могут с ней вот так, не утруждая себя объяснениями? Как доверять остальным?

Слишком много «почему» и ни одного «потому что». Отец, Егор, снова Егор, теперь мама… Она теряет, теряет и теряет своих людей… День за днём. Единственный человек, ни разу не предавший её чувства – Юля.

16:35 От кого: Папа: Привет, дочь! Конечно! В любое время! Когда тебя ждать?