Соседи (СИ)

Той ночью Надежда больше не уснула, мучаясь нахлынувшим вдруг чувством вины и вместе с тем понимая: ведь всё равно было неизбежно. Но может, всё же не стоило вмешиваться? Может, стоило подождать, когда Егор сам её наивной глупышке на дверь укажет? Эти вопросы не давали Наде покоя до самого утра. Всё убеждала себя, что поступила правильно, а главное – поступила правильно своевременно. Ведь если трагедия поистине вселенского масштаба разразилась спустя жалкие несколько дней, прости Господи, отношений, то что сталось бы с дочерью, затяни он свои игрища ещё на неделю – вторую? В окно бы вышла? Успокоиться и задремать удалось лишь к рассвету. Но червяк сомнений успел прогрызть в её вере дыру.

Плач по ночам – это еще не всё, лишь полбеды. Беда, как водится, не приходит одна. Не меньше состояния, в котором месяц с гаком пребывала дочка, пугало остервенение, с которым она вновь взялась за переводы. Кажется, Ульяна откликнулась на первую же попавшуюся на глаза вакансию. По крайней мере, через несколько дней после тяжелого разговора на кухне она куда-то ездила, а уже вечером сухо сообщила, что нашла работу. «Я устроилась. Надеюсь, теперь ты довольна», — вот и всё, что услышала Надежда. И от голоса, который толком не оглашал стен этой квартиры со дня, как Уля, резанув по плечи своё богатство, свои прекрасные шёлковые локоны, объявила о твёрдом намерении съехать, по коже бежал мороз.

На каких условиях её взяли, сколько обещали платить за лист, оформили ли по трудовому кодексу или нет – всё это так и осталось тайной за семью печатями, в которую дочь свою мать посвящать не стала. Но длилось это уже две недели. Уля садилась за тексты рано и работала как одержимая. Бывало, уходит Надя в семь утра, а она уже приступила. Возвращается к девяти вечера – еще не закончила и позы не меняла. Однажды довелось услышать, как Ульяна звонила кому-то и требовала прислать в работу «всё, что есть». Вот когда тревога сменилась животным ужасом. Вот когда Надежда ясно осознала, ради чего дочь убивается над документами по двенадцать-четырнадцать часов в день. Отвлечься – да, безусловно, но у дочки была и другая, не менее весомая причина зашиваться. У неё появилась цель. Уля действительно вознамерилась в ближайшее время покинуть родные стены и впахивала сейчас как папа Карло ради оплаты первых месяцев аренды и залога. Прогремевшие на кухне слова оказались не пустым звуком. Ульяна не передумала.

Всю ту ночь вновь мучилась бессонницей. Он же там, наверху, видит. Видит, как нужна ей дочь. Видит, на что пришлось пойти ради того, чтобы сохранить её рядом, ради того, чтобы уберечь. И отбирает. К утру пришло осознание: Он наказывает…

Время шло, но ситуация, вопреки надежде и доводам здравого смысла, не улучшалась. Наоборот: с каждым следующим днём в Улином взгляде проступало всё больше ожесточения, с каждым она всё реже покидала пределы своей комнаты, всё меньше ела. Её дочь гасла на глазах, ужас сковывал душу, а в голове зрело решение улучить момент и переговорить с той, кому Ульяна ещё открывала душу.

Юлия была единственным человеком, с которым дочка продолжала контактировать. У них дома Юля появлялась регулярно – приходила по вечерам, после работы. Несколько раз даже удавалось пересечься с ней на пороге, однако разговора не получалось: Улина подруга здоровалась и тут же прощалась, каждый раз придумывая предлоги, по которым ей срочно нужно домой.

Складывалось впечатление, будто Юля продолжала её избегать, как избегала с детства. Но Надежда знала – если просьба о личной встрече прозвучит прямо, отказать она не сможет. Понимает же…

Так и оказалось.

Через час и десять минут они рассматривали друг друга в одной из многочисленных забегаловок района, которые нынче гордо именуются «кофейнями».

Склонив голову к плечу и задумчиво переставляя телефон с ребра на ребро, Юля Новицкая изучала её открытым и при этом беспардонно безразличным взглядом. А Надежда гадала, липовое ли это спокойствие или же Улина подруга действительно не испытывает к ней никакого пиетета. Вопрос оставался открытым уже две минуты, за которые юная особа так и не продемонстрировала тот самый инстинктивный страх, затаённый под тончайшей вуалью благоговейного трепета, что Надя давно привыкла видеть в глазах своих студентов – ребят приблизительно её возраста. Наоборот, прямой дерзкий взор рождал тревогу в самой Надежде. Возникал резонный вопрос о причинах столь иррационального поведения, а внутри крепло естественное желание расколоть девочку, как орех. Однако пришлось взять себя в руки, ведь сюда она пришла отнюдь не за этим. В Юле Надежда рассчитывала найти союзника.

— Я вас слушаю, Надежда Александровна. О чём вы хотели поговорить?

У Юлии, оказывается, редкие веснушки, глаза карие, а взгляд острый: взгляд у Юлии – рентген. Никогда не обращала внимания. А ещё, оказывается, она храбрая: молчание нарушила первой.

— Я хочу поговорить об Ульяне, — ответила Надежда без обиняков. — Ты единственная, с кем она общается. И я… Может, она говорила тебе что-то… Что-то важное? О чём мне следует знать?