— Ну какой он ей близкий? — Надежда прикладывала все усилия, чтобы вести себя с достоинством, но голос зазвучал надменно: верх все же взяло желание поставить эту выскочку на место. — Что за ерунду ты городишь? Старое давно быльем поросло. Они тринадцать лет не общались, она его сторонилась. А тут два – три месяца, и близкий? Это смешно. Впрочем, что с вас взять? Вы обе пока слишком юны и наивны в своих представлениях о людях и отношениях.
Юля и бровью не повела: доводы Надежды звучали для неё неубедительно, и выражение лица подтверждало данный вывод лучше любых слов. Острый подбородок взлетел вверх, а губы, прежде чем вновь разомкнуться и продолжить извергать потоки ереси, сложились в тонкую линию.
— А ещё мне кажется… Нет, не кажется, я вижу, что вы ничего не понимаете, Надежда Александровна, — безапелляционным тоном озвучила она написанные на её же лбу мысли. — Неудивительно, что Уля не желает ничем с вами делиться. Вы продолжаете её давить. Уничтожаете своей позицией вместо того, чтобы поддержать. И не смотрите на меня так, я давно вас не боюсь. А про вашу дочь вам всё равно больше никто не расскажет, так что слушайте. Вы сами этого захотели.
Рот открылся, хватил воздуха и закрылся: Надежде катастрофически не хватало кислорода и внутреннего спокойствия, нутро клокотало в беспомощном негодовании. От того, чтобы обрушить на пустую блондинистую голову гневную отповедь, удерживало лишь одно, только-только озвученное. Об Ульяне кроме Юли и впрямь больше никто не расскажет. Надежда действительно оказалась зависима от какой-то соплячки. Попала в западню.
— Юля, да что тут понимать?.. — вдавливая пальцы в виски, устало простонала Надя. — Ну что?.. Дружба это одно, а вот это… Это дурь! Обоюдная! Егор – он… Он не способен на отношения. В кой-то веки поступил правильно, решив не пудрить ей мозги!
По отштукатуренному лицу поползла презрительная ухмылка.
— Вы так уверены, что знаете его причины? Я не знаю, а у меня парень с ним общается. Общался, пока он не исчез… Она толком не знает, а вам-то откуда известно? Вы вместе их видели? А я видела. Сколько они вдвоем прошли, вы, вообще, в курсе? Бьюсь о заклад, что нет. А вот я уже в курсе. Так что не судите и не будете судимы, как сейчас. Егор для неё всю жизнь значил больше, чем всё. И если до вас, Надежда Александровна, всё никак не дойдёт, если вы считаете её чувства дурью, а горе необоснованным, то извините, но мне с вами обсуждать больше нечего.
Маленькая кисть ухватилась за сумочку, а в следующую секунду Юля вскочила, показывая, что не желает здесь больше задерживаться.
— Юля, как ты со мной разго…
— Да вот так! — сверкая глазами с высоты своего роста, перебила она. — Мне очень жаль, что родной мне человек не видит понимания от собственной матери. Что ей некому выплакаться, и она вынуждена держать всё в себе. Потому что от вас услышит только одно: «Будет другой». А больше ничего! И если честно, я поддерживаю её в стремлении свалить отсюда к чёртовой матери. Здесь она задыхается. И вы причастны к этому напрямую, Надежда Александровна! Вы в этом виноваты! Вы.
«Напрямую… И ведь… Да нет…»
— Ты что же, хочешь сказать, что я плохая мать? — просипела Надежда, ощущая прострелы в висках. Голова отказывалась принимать Юлины обвинения, а сердце с ними нехотя соглашалось. Сейчас всё в её семье могло бы быть совсем иначе, если бы упорное желание оградить дочь от беды в очередной раз не подтолкнуло её к разговору с Егором.
Ответ на заданный Юле вопрос без труда читался в почерневшем, блестевшем яростью взгляде, надменно вздёрнутом подбородке и саркастичной усмешке, проступившей сквозь сжатые челюсти. «Да». Еще мгновение – и Юли простыл след.
***