Соседи (СИ)

Осеклась. Наверное, замолчать мать вынудила гримаса «родной»: лицо перекосило разъедающей болью. За одолевающие её чувства Уля не ощущала вины, наоборот, позволяла им разгораться в неукротимое пламя, разливаться шипящей кислотой, охватывать душу, разум и тело. Позволяла им себя сжигать, а матери – всё видеть. «Родная»! Резануло сразу и по ушам, и по внутренностям, вывело Ульяну из состояния коматоза, в который она погрузилась, пытаясь принять и переварить информацию. Подняло внутри сносящий всё на своем пути тайфун. Кисть вырвалась из плена сжимающей её ладошки.

— Прости меня… Я не могла помыслить! Мне казалось, что Егор играется…

«Тебе казалось? Казалось?! Никогда! Никогда не прощу!»

— Уля, я…

Вновь осеклась, наблюдая за тем, как, опершись на локоть, «родная» схватила лежащий рядом с подушкой телефон. Звонил отец.

— Дочь, ну ты где? — раздалось обеспокоенное на том конце. — Девятый час, а тебя всё нет. И не пишешь. У тебя всё в порядке?

Взгляд вновь упёрся в замершую на краешке кровати, изменившуюся в лице при звуках раздавшегося из динамика голоса мать. Мать она ей после всего? По крови мать. Но сердце больше не осязало незримой прочной нити, что связывала её с сердцем находящейся рядом.

— Папа, нет, не в порядке! Я не могу сама приехать, — в носу хлюпало, язык еле ворочался, но Уля заставляла себя говорить. Казалось, что от того, удастся ли ей озвучить просьбу, зависела теперь сама её жизнь. — Пожалуйста, забери меня отсюда! Сейчас!

В трубке послышался шумный вздох.

— Ульяна! Что случилось? — только что более или менее спокойный баритон наполнился тревогой.

Наверное, отца она напугала сильно. Невольно вспомнилось детство. Папа никогда не показывал ей, что способен хоть чего-то бояться. Всегда казался самым неунывающим, самым весёлым и бесстрашным на всем белом свете человеком.

— Просто приезжай, — прошептала Уля в трубку. — Пожалуйста.

— Понял. Минут через сорок буду. Жди.

Раздались гудки, и Ульяна, прикрыв глаза, рухнула на подушку. Всё. Осталось лишь объясниться с огорошенной подслушанным диалогом, побелевшей, как полотно, матерью, что сидела рядом, словно воды в рот набрав. Молчала, а значит, уже понимала. И Уля понимала: знала, что сейчас ранит, но собственная жестокая рана горела нестерпимо. Когда истекаешь кровью сам, думать о нанёсшем удар в спину тяжело. И не думаешь. Всё, к чему ты стремишься – защититься и выжить.

«Весомые» аргументы, которыми мама всю жизнь была вооружена до зубов, теперь потеряли для Ули всякий смысл, в один миг истёршись в сажу подушечками Чьих-то пальцев. Мать больше никогда не вмешается в её жизнь, отныне никогда и ничего не решит за неё. Ульяна лишит её такой возможности на веки вечные.

Их сердечные узы перерезало наточенное лезвие боли сегодняшнего дня.

Рот открылся.

— Я не могу и не хочу тебя больше видеть, мама. Пожалуйста, выйди.

И закрылся.

Всё.

..

Последние полтора месяца собственная жизнь напоминала Ульяне нескончаемую череду обрывочных кадров из фильма ужасов. Вот и сейчас – вновь плыло сознание, и Уля, цепляясь за реальность в ожидании приезда отца, сквозь пелену перед глазами рассматривала накренившийся потолок. По ощущениям, с момента их разговора прошло не больше десяти минут, а значит, впереди еще полчаса пытки. Вечные секунды ада текли теперь под запах валокордина, аккомпанемент еле слышных всхлипываний за стенкой, вибрацию телефона и истерическую трель дверного звонка. Кто-то настырный ломился в дверь квартиры, однако Ульяна и не помышляла о том, чтобы встать и открыть. Голова кружилась, мир вновь пошёл серо-черными помехами, да и зазвучал помехами. Обесточенное тело отказывалось повиноваться сигналам мозга. Пришли наверняка к матери. Вот пусть сама с ними и разбирается.

Всё, что осталось в сердце – выдумываемые на ходу и не прекращающие звучать молитвы. Всё, что осталось от неё – тлеющий фитиль веры в слова баб Нюры: Егор сильный и сможет выстоять даже в такой борьбе. Глядя в потолок, пыталась вымарать из памяти минуту, в которую добилась от него ответа на вопрос о том, какую такую последнюю осень ему нагадали. Всего три буквы. Три буквы, что проявлялись перед глазами вновь и вновь.

«Эту».

Уговаривала себя и убеждала, стирала их ластиком железных доводов, а они вновь и вновь возникали. Эту. Неправда всё! Просто глупая, нелепая шутка, плод чьего-то буйного больного воображения. Предсказания – это же чушь собачья! Как можно увидеть будущее? Никак! Можно, глядя на человека, его характер, образ мышления и жизни, предположение сделать. Но знать возраст, время года…  Это же… Нереально! Егор просто неверно понял. Тот «оракул», конечно же, иное подразумевал… Или вообще от балды наплёл, а человек запомнил. И поверил…

Нет! Егор сам дал понять, что считает это всё ерундой! Так и сказал: «Всё фигня, кроме пчёл»! И даже пчёлы – фигня! Так он сказал! Или он имел ввиду, что фаталист?

«Чушь! Чушь! Чушь и ересь! Абсурд!»