Соседка (сборник)

– Выключи свет, – с трудом вырвавшись из моих жадных объятий, попросила задыхающимся голосом Валя.

Не знаю, как мы не разломали эту несчастную полку в купе проводницы, которая, несомненно, все слышала в своем соседнем служебном помещении, как не пробили ногами тонкую стенку, разделяющую нас с соседним, пассажирским купе (думаю, что и там нас было хорошо слышно).

Кричать мы не могли, но когда в очередной раз взлетали на пик наслаждения, шипели и подвывали как настоящие звери. Валентина при этом еще старалась поцарапать меня или укусить.

В общем, происходило натуральное животное спаривание. Мы почти не разговаривали, а просто бесконечно поглощали друг друга. Делали это и лежа, и сидя, и стоя, когда она упиралась руками в столик, а я пристраивался сзади.

Поезд то несся с большой скоростью, бешено тараторя колесами, то замедлял ход и останавливался, пропуская какие-то более срочные составы, иногда за зашторенным окнами становилось светло – это были фонари каких-то станций. Мы же ничего этого не замечали, занятые друг другом.

Эта сладостная и изнуряющая мука закончилась только часа через три. Меня шатало, перед глазами плыли круги, а руки и ноги буквально тряслись. Я был полностью опустошен, при этом в организме чувствовалась такая легкость, что, казалось – откройся сейчас окно в купе, и меня тут же вытянет сквозняком наружу.

Похоже, что и у Валентины было такое же состояние. Когда я включил свет, она была вся растрепанная, с припухшими губами и темными кругами под глазами. Но выглядела вполне счастливой.

Весело болтая о всякой ерунде, мы допили шампанское и съели весь шоколад и яблоко (проснулся просто таки зверский аппетит), почему-то очень быстро окосели и… больше уже ничего не хотели, а только спать. Но здесь нам ночевать было бы тесно, да и проводница могла поднять с утра пораньше. Поэтому решили вернуться к себе.

Я, правда, попытался было еще разок напоследок овладеть Валентиной, и она была не прочь, однако категорически возражал мой небывало истощенный организм. Мы еще пообнимались-поцеловались, и я, распираемый тщеславием и гордостью за себя, спросил у Валентины:

– Скажи, а почему ты выбрала меня?

– Я? – округлила она глаза. – А разве это не ты положил на меня глаз и совратил бедную девушку?

– Ну, я так я. А не пойдет ли совращенная мной бедная девушка за меня замуж?

Валя засмеялась и потрепала меня по еще влажным взъерошенным волосам:

– Ты сначала дома объявись, родителям свои покажись, мальчишка!

– А можно, я тебе напишу?

И тогда она назвала свой адрес, который я потом и записал на внутренней стороне крышки дембельского альбома.

Мы оделись и вышли из купе проводницы. Сама она как будто только и ждала этого, вышла из служебного помещения, погрозила нам пальцем и скрылась в купе, с треском захлопнув за собой дверь.

Стараясь не шуметь, мы заняли полки в своем отделении вагона. Я свесил голову и прошептал Валентине:

– Спокойной ночи!

Она помахала мне ладошкой, и я откинул голову на подушку и почти тут же провалился в сон.

10

Собственно, на этом мой несколько подзатянувшийся – я уже сам это чувствую, – рассказ нужно заканчивать. Потому что больше ничего между мной и Валентиной не было. Когда я проснулся ближе к обеду – все попытки Тарбазана разбудить меня раньше были безуспешны, – то увидел Валентину, чинно сидящей у окна. На мое сердечное приветствие она ответила почти равнодушным кивком головы.

Ничего не понимая, я скатился с полки, сходил умылся, почистил зубы, и снова вернулся к Валентине. Мои попытки разговорить ее, вызвать на ту волну, на которой мы вчера парили, ничего не дали. Она была какой-то задумчивой, отвечала односложно и демонстративно переключалась с меня на вчерашнюю соседку напротив, и они начинали говорить о чем-то своем, бабьем, не замечая меня.

В конце концов, я разозлился и перебрался в соседнее купе, к Тарбазану с его Татьяной. Уговорил их сходить в вагон-ресторан перекусить (есть хотелось со страшной силой), потом заглянул к Валентине и предложил составить нам компанию, но она наотрез отказалась. Так я и ушел с недоуменной рожей в ресторан, и там быстро-быстро надрался. Тарбазан, кстати, тоже, а ему ведь ближе к вечеру надо было выходить в своем Кургане.

Они с Татьяной все пытали меня про Валентину: кто такая, да что у меня с ней, а я им со злостью отвечал: да так, шлюшка одна; потом, помню, плакал и орал о своей несчастной любви (мне тогда казалось, что я действительно влюбился в нее).

Вернулся я к себе в хлам пьяным и с твердым желанием объясниться с поразившей меня в самое сердце и прочие места молодой женщиной. Но ее на месте не оказалось. Я решил, что она пошла покурить в тамбур и, пошатываясь, побрел туда. Однако и там Валентины не было. Соседка на мой вопрос неприветливо сказала, что Валентина не докладывалась ей, куда пошла.

– Ну и хрен на вас на всех, – пробормотал я и полез к себе на полку, спать.

– Нет, Миша, ты слышал, что он сказал, – запричитала эта баба. – А ну, скажи ему.

Миша что-то буркнул, не отрываясь от газеты, и я, не дождавшись его должной реакции, заснул.

11