Сосновские аграрники

Подхожу к лежащему Харитону, а вокруг него черти пляшут. Он лежит вниз лицом и во все горло кричит молитвы. Я крикнул своему псу: «Бобик, покусай чертей!» Бобик вместо чертей кинулся к Харитону, схватил его за штаны и заставил встать. Чертей как не бывало.

– Это у тебя, Димитриевич, галлюцинации, – сказал Чистов.

– Ты меня, Анатоль, дураком не считай. Твои галлюцинации я от чертей всегда отличу.

Зимин толкнул Чистова в бок и шепнул:

– Не мешай, пусть врет. Если будешь возражать, всю ночь протараторит, будет доказывать, что все он видел, и выставлять свидетелей.

– Дальше что? – спросил Чистов.

Каблуков глубоко затянулся дымом сигареты, погладил по голове сидевшую рядом собаку, продолжил:

– Тут к нам подошел главный черт да как в ладоши захлопает, заухает на всю округу. Харитон с испугу снова упал. Я снял с плеча ружье и крикнул черту: «Уходи по добру, иначе искалечу я тебя, не пожалею последнего патрона», – и выстрелил прямо в него. Он от меня бежать, по лесу пошел страшный треск. Казалось, что валятся сразу тысячи срубленных деревьев. Харитона я поднял, поставил на ноги и говорю: «Не бойся ничего, со мной не пропадешь». Харитон говорит мне: «Бежим в зимницу на Хвостяниху». Он молодой, прыткий, быстро побежал, оставил меня. Зимница отсюда недалеко, не больше километра. Харитон меня ждал у зимницы, в землянку заходить один побоялся, поэтому вошли вместе.

В землянке тускло горела стеариновая свеча. На нарах сидели два старика-рыбака. Я разрядил ружье, такой порядок. Харитон начал рассказывать о случившемся. Вдруг дверь в землянку открылась, ветром задуло свечу. Вбежал внутрь волосатый старик с бородой до колен, в одной рубахе, без штанов, и давай плясать в проходе возле нар и стола. Я схватился за ружье, а оно не заряжено. Хотел ударить прикладом. Он вырвал у меня ружье да как треснет Харитона по ребрам. Обоих стариков из землянки выбросил. Один оказался дома в сарае, а другого забросил в село Салавирь, за сорок километров отсюда. Трое суток шел старик обратно домой.

Чистов, задыхаясь от приступа смеха, сказал:

– Ну и загнул же ты, Димитриевич!

Каблуков зло ответил:

– Загибают у баб подолы, гнут дуги и полозья. Прямо скажу, у меня свидетели. Завтра утром придет сюда Харитон, все вам подтвердит. От удара прикладом моего ружья у него сломались два ребра. В поликлинике выписали больничный. Сейчас старики вечером сюда не ходят, боятся. Приходят утром, а вечером убираются восвояси. Спешат, чтобы по-светлому до дома добраться.

– Димитриевич! Куда же ты девал леща, которого отнял у убитого бобра?

– А-а-а, – протянул Каблуков, соображая о каком леще спрашивают, – я его, кажется, отдал Харитону.

Чистов не успокаивался, снова спросил:

– Убитого бобра покажешь?

– Да!

Каблуков собирал куски, рыбьи кости, все складывал в котелок в недоеденную уху. Котелок поставил сидевшей рядом с ним собаке, которая с аппетитом стала ужинать.

– Что ты делаешь? – с возмущением сказал Зимин. – Мы же из этого котелка только что сами ели.

– Собаку кормлю, – ответил Каблуков. – Она всегда после меня уху из котелка доедает. Собака чище нас с тобой. Она съедает уху, а котелок так оближет, что и мыть его не надо. Язык у нее шершавый, как наждачная бумага. Она умело очищает внутри котелка, любая хозяйка позавидует.

– Ну и ну, – пробормотал Зимин, – накормил ты нас ухой из собачьего котелка.

Чистов сидел насупившись, молчал.

– Пошли смотреть убитого бобра, – сказал Каблуков, – а может, и живых увидим. Здесь этой твари много, ее надо уничтожать. Их развелось столько, что скоро всю рыбу съедят по всей реке.

Он говорил громко, чтобы привить свою тему разговора. Ему было неприятно слушать упреки Зимина. Он считал нормальным самому поесть из котелка и накормить собаку. Были и такие случаи, когда собака первая ела уху, а остатки он доедал. «Какой необразованный народ, это начальство. Ведут себя как старики-рыбаки и Харитон. После собаки не едят».

Каблуков встал, повесил ружье на плечо, сказал:

– Пошли.

– Для чего ружье берешь с собой? – спросил Зимин.

– Как для чего! А если у сети окажется бобер?

– Ты брось мне эти штучки! – со злостью почти крикнул Зимин. – Бобры никогда рыбы не ели. А знаешь ли ты о том, что за убитого бобра тебе придется платить штраф в пятьсот рублей? Это очень ценный зверь, и его надо беречь.

– Здесь никто не докажет, что я убил. Я вам как друзьям признался. Милиция приедет – при любых пытках не признаюсь. На тебя, Ульян Александрович, надеюсь, ты не выдашь.

Он косо посмотрел на Чистова. Чистов догадался, что от него требуется, сказал:

– Я тоже не скажу.

На дне небольшого оврага, вершиной уходившего куда-то в лес и впадавшего в реку, в 10 метрах от реки в густых зарослях кустарников и уродливой липы лежал разложившийся бобер. Запах от него распространялся по ветру на много метров. Чистов брезгливо посмотрел на труп и отошел далеко в сторону. Каблуков перевернул бобра руками. Шерсть с него слезла, были видны плешины оголенной кожи.

– Какая гадость, – сказал Зимин. – Слушай, Димитриевич, его надо немедленно закопать.