Сосновые острова

Еще в Токио, когда они сели в скоростной поезд «Горное эхо» на Сендай, все изменилось, как будто Токио — это кульминация, когда вся страна из знакомой превращается в неведомую. Если поезд «Свет», который привез их из леса самоубийц в Токио, был переполнен и потому, несмотря на новейшее современное оснащение и яркие цвета, ехать в нем было не очень удобно, то поезд на Сендай вез немногих пассажиров. И чем глубже на север, через Ичиносеки и Китаками и дальше на Мориоку, тем больше поезд пустел. В Мориоке те, кому надо на самый северный из японских островов Хоккайдо, делали пересадку. Аомори, Новорибэцу, Саппоро, эта дорога вела в направлении Камчатки, на Курильские острова, на российскую границу. Желтоватые занавески покачивались на окнах и с трудом сопротивлялись солнечному свету; в другом поезде на окнах были плотные жалюзи. Со старомодных занавесок начинался путь к загадочному северу, овеянному легендами, путь приключений, путь пилигримов, ищущих и алчущих познания, гонимых — по-прежнему?

Они сидели в поезде, мимо проносился пейзаж, они не прошли его пешком, но пересекли. Оставляли позади одну станцию за другой. Недвижное путешествие, действие как будто без всякого действия. Или тягостное, обморочное движение, как у листа, сорванного с ветки порывом ветра.

Они держали путь в Мацусиму, без остановок, пересадок, только туда. Вследствие этого они «перепрыгнули» несколько остановок Басё. Муро но Яшима, где находится святилище божества — покровителя Фудзи, «Принцессы-весны-что-распускает-цветы-на-деревьях», храмовый комплекс Никко и древнюю иву в Асино, которую воспел в стихах монах Сайгё тысячелетие назад. В Никко Басё сочинил хайку о свежей весенней зелени.

Святое место —
Нежные листья светло-зеленого цвета,
Солнцем пронизаны.

Молодая листва, пронизанная солнцем, — весь храмовый комплекс в этих строчках, причем следует знать, что имя этого святилища означает «лучезарный, как солнце». Хайку Басё — как духовная притча. Как солнце пронизывает листву, так духовная сила храма пронизывает этот мир и людей. Немецкая лирика во времена Басё тоже оперировала подобными сравнениями.

«Вишневый цвет в ночи» Брокеса: сияние луны пронизывает белизну цветов вишни, как свет Господа — лирическое Я. Совершенно японская образность — как Брокесу такое пришло в голову, вот вопрос. Как бы то ни было, листва, молодая и беззащитная на ветвях, пронизанная всемогуществом солнца; поскольку Гильберт и так чувствовал себя листом, сорванным с ветки, в Никко его не ждало ничего нового. Прежде всего он должен определить главное, и он это сделал, оттого-то они вот уже несколько дней и занимались одними соснами, бессчетному множеству лиственных деревьев уделить внимание уже невозможно.

Что касается ивы, то и для Сайгё, и для Басё речь шла о том, чтобы отдохнуть и уйти в себя в ее тени, в то время как жизнь внешняя шла своим чередом. Это дерево было для них воплощением покоя духа перед лицом быстротечности и переменчивости жизни.

Сайгё писал об иве в Ашино в своем известнейшем стихотворении в жанре вака:

На обочине дороги,
Где протекает прозрачный ручей,
В тени старой ивы
Хотел отдохнуть,
Остался надолго.

Басё состоял с великим поэтом Сайгё в поэтическом диалоге. Басё нисколько не смущало, что Сайгё давно умер, это была коммуникация двух бессмертных душ. Счастливый от того, что ему довелось пребывать в тени того же дерева, Басё написал:

Целое поле засеяли рисом,
Пока я покинул тень ивы.

Вот снова пример непоследовательности поэзии. Стояло дерево для беглецов лишь затем, чтобы воплощать собой вечное, воплощать непреходящее среди беспрестанной переменчивости, оно было и тем и другим, воплощенное противоречие. Гильберт хотел бы спросить у Йосы, как тот к этому относится — к противоречию, к парадоксу, — или, быть может, для японца это само собой разумеется, что-то вроде нетрудного коана[7], который неяпонец не сумеет понять.

Между тем они с Йосой проносились мимо, пролетели мимо ивы, мимо нежной весенней листвы, пока что им не до того, чтобы обрести покой перед лицом постоянно текущих переменчивых вещей.