Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти

Время неслось, и уже через месяц в Токио должен был состояться концерт немецкого симфонического оркестра, который курировала Каори.

Вместе с этим велась работа над специальным японским изданием сборника композиций, а еще нужно было позаботиться о постерах и других бумажных материалах: в общем, дел было невпроворот. Идзуми вспомнились слова Маки о том, что Каори и к материнским обязанностям будет относиться так же щепетильно, как к рабочим.

– Там ни у кого челюсть не отвиснет, когда вы с таким пузиком явитесь на переговоры?

Идзуми достал бутылку купленной про запас минеральной воды с газом, наполнил ею два стоявших уже с кубиками льда стакана и переставил один из них к ноутбуку.

Каори ответила благодарной улыбкой.

– Не говори! Лучше бы мне так и сказали: «С такой комплекцией можешь пока посидеть дома». Им же самим со мной лишняя морока: мне постоянно какая-нибудь помощь требуется. А сейчас еще такие времена, что чуть не так человек прикоснется или посмотрит – ему окружающие сразу: «Харассмент!»

– М-да, помогайте, но не смотрите и пальцем не трогайте. И как это понимать?

– Ага, а вот еще: нельзя и подумать, чтобы сейчас работодатель настаивал на том, чтобы беременная женщина работала, но если он прямо скажет на работу не выходить, то это снова «харассмент!». В итоге все зависит от того, каких представлений придерживается сама женщина.

Беседа сопровождалась шустрым стуком клавиатуры, по которой безостановочно бегали пальцы Каори. Она практически в два счета расправилась с половиной почтового ящика.

– Зная мою маму, можно предположить, что она перед родами тоже работала до последнего. А что ей, матери-одиночке, еще оставалось? От нее даже родители отвернулись, помощи ждать было неоткуда. Она даже в больницу меня рожать приехала сама.

Тот день, когда Идзуми появился на свет, Юрико описывала в дневнике. Но сам сын от нее никогда ничего про то не слышал.

– Мурашки по коже, как представлю, что тогда в одиночестве чувствовала твоя мама.

– Сейчас я осознаю, насколько тяжело ей было. Да и после моего рождения: и работать приходилось за двоих, и весь быт был тоже на ней одной.

Каори с сочувственным пониманием кивала в ответ, но вдруг, как током ударило, она оторвала глаза от экрана ноутбука и застыла: к ней будто пришло озарение. В эту секунду послышалось, как в стакане шипят пузырьки газа.

– Я сегодня заметила! Когда мы за столом сидели, твоя мама тоже не притронулась к своей порции мисо-супа.

Среди всех собравшихся тем вечером под крышей пансионата только двое не съели даже одну ложечку мисо-супа – Идзуми и Юрико. Они быстренько все за собой убрали, чтобы никто не заметил, но от зоркого глаза Каори ничего было не утаить.

В тот день, когда Идзуми в последний раз ел приготовленный мамой мисо-суп, с самого утра падали хлопья весеннего снега.

Юрико накормила сына завтраком; стоя в дверях, проводила взглядом удалявшуюся в сторону школы фигуру мальчика, вышла из дома и больше не вернулась.

Идзуми смиренно прождал пять дней. Временами приходили ученики, которые занимались с Юрико фортепиано, мальчик каждый раз растерянно сообщал, что мамы пока нет дома. Вскоре опустел холодильник, еще через некоторое время стал иссякать и мизерный запас хранившихся дома денег. Тогда Идзуми все-таки заглянул в лежавшую на столе мамину телефонную книжку и позвонил по найденному там телефону бабушке.

Женщина, узнав, что ее дочь сбежала из дома, бросив своего ребенка на произвол судьбы, лишалась дара речи. Молчание прервалось указанием сидеть дома и никуда не выходить, она пообещала подъехать к вечеру и бросила трубку. Несколько часов до приезда бабушки мальчик провел в уничтожении фотографий с Юрико. Он собрал все до единой: те, что висели на холодильнике, те, что стояли по дому в рамках, те, что хранились в альбомах, – и бросил в мусорный ящик.

Бабушка приезжала к Идзуми два раза в неделю, но в ее тяжелых вздохах читалось: «И как только так угораздило?..» Мальчик чувствовал, что забота о нем обременяет женщину, и чувствовал свою вину перед ней. Ему было стыдно и за маму, которая решила самостоятельно воспитывать ребенка, но в какой-то момент просто взяла и сбежала. Бабушка, вероятно, в тот момент испытывала те же чувства по отношению к дочери. Витавшее в воздухе порицание и связывало мальчика с бабушкой.

* * *

Через год Юрико вернулась. Идзуми нашел ее на кухне, где она как ни в чем не бывало занималась готовкой.

Мальчик проснулся от коснувшегося его обоняния запаха мисо-супа. Мама стояла в столбе поднимающегося пара и помешивала содержимое кастрюли. Бабушка с изнуренным видом сидела на диване и смотрела куда-то сквозь телевизор, по которому крутили утренние новости. Было не похоже, чтобы она сердилась: скорее испытывала душевное облегчение.