Социализм. Некоторые вопросы теории

Главная ошибка тех, кто настаивает на определении социализма как первой ступени коммунизма (т.е. еще неразвитого, незрелого коммунизма) заключается в представлениях об отношениях собственности на средства производства. Когда Маркс говорил о первой фазе коммунизма, он имел в виду, что собственность на средства производства при этом уже будет такой же общественной, как и при полном коммунизме, никаких отличий в этой области не предполагалось. Да их и не могло быть, поскольку вообще предполагалось существование всего двух форм собственности — частной и общественной. Если цель коммунистов — “отрицание частной собственности” — достигнута, то результат может быть только один — установление собственности общественной. Но в “Критике Готской программы” Маркс, говоря про новые общественные порядки (“обычно называемые социализмом, а у Маркса носящие название первой фазы коммунизма”33), показывает, что данное общество, выйдя из недр общества капиталистического, несет на себе его отпечаток, — но не в отношении собственности на средства производства, а в распределительной сфере. Говоря словами Ленина, “Маркс показывает ход развития коммунистического общества, которое вынуждено сначала уничтожить только ту “несправедливость”, что средства производства захвачены отдельными лицами, и которое не в состоянии сразу уничтожить и дальнейшую несправедливость, состоящую в распределении предметов потребления “по работе” (а не по потребностям)”34. Другими словами, дело в том, что отношения в производственной сфере преобразуются сразу же в результате коммунистической революции, а в сфере распределения — только через некоторое время, когда коммунизм “разовьется на своей собственной основе” (которой прежде всего и является общественная собственность на средства производства).

Итак, разделяя коммунизм на две фазы, Маркс и Ленин предполагали, что на первой из них в сфере производства будут уже коммунистические отношения, а в сфере распределения еще некоторое время будут действовать старые, или, как они выражались, сохранится “буржуазное право”. Но право, как мы знаем, только отражает “возведенную в закон волю господствующего класса”. Если этим классом в переходный период является пролетариат, то почему же это “буржуазное право”? Потому, отвечает Ленин, что коммунизм выходит из капитализма и не может сразу освободиться от него. Производст­венные отношения, прежде всего, отношения собственности – базовые. Они революци­онно меняются, ибо этого требует развитие производительных сил, которое подготовило такую перемену. Происходит скачкообразное изменение производственных отношений (по крайней мере, в части отношений собственности). Право же – надстроечное образование, и в качестве такового быстро изменяться не может. Другими словами, речь идет действительно всего лишь о переходном периоде, когда надстройка приводится в соответствие с базисом нового общественного строя, о том времени, когда последний еще не существует как некоторая целостность с относительно гармоническим сочетанием своих составляющих. А коль скоро это так, то нет ничего удивительного, что для Маркса и социализма как особой общественно-экономической формации не существовало. Логика, как всегда у Маркса, железная.

Наши “номенклатурные теоретики”, взяв на вооружение представления Маркса о социализме как первой фазе (ступени) коммунизма, уже поневоле и по собственному почину дополнили их идеей “целой эпохи” его существования в этом качестве, по-видимому даже не замечая внутренней нелогичности такого сочетания. Победа социализма в одной стране (а затем и в ряде стран) при сохранении капиталистического окружения (которое оказалось вовсе не склонным следовать предписаниям в отношении революционных преобразований) определило длительное существование нового общественного строя как локального образования. Стал вопрос о “построении социализма в одной, отдельно взятой стране”. Но даже сам смысл термина “построение социализма” как чего-то более или менее определенного и стабильного, со своими собственными общественно-экономическими характеристиками, прямо противоречил представлениям Маркса о нем как принципиально не имеющем стабильных общественно-экономических характеристик, так как суть его в том и состояла, чтобы они постоянно (и весьма быстро) менялись в сторону “полного коммунизма”. Но вышеупомянутые теоретики, как и их сегодняшние наследники, отнюдь не Марксы, и такого рода логические противоречия их совершенно не смущали: раз надо, значит надо. Раз уж научные работы классиков марксизма, в качестве таковых неизбежно и принципиально включающие как истину, так и заблуждение, превратили в откровение, каждое слово которого – несомненная истина в последней инстанции, а сам марксизм в род богословия, то при “развитии” такого “марксизма” требовалась уже не логика, а ловкая схоластическая эквилибристика, приемы которой были блестяще отработаны.