Социальные основания гражданско-правовой ответственности

Вместе с тем замена принципа причинения принципом вины проводилась далеко не однозначно обращавшимися к исследованию гражданско-правовой ответственности советскими цивилистами.

Х.И. Шварц, стоявший у самых истоков этого процесса, исходил из того, что Гражданский кодекс, не признающий начала причинения как общего принципа, допускает… возложение ответственности на причинителя и в том случае (имелись в виду ст. 404, 406 ГК РСФСР 1922 г.), если вред причинен им невиновно[124]. Этот взгляд, позднее названный О. А. Красавчиковым концепцией виновного начала с исключениями, безраздельно господствовал почти до самого конца 1950-х гг. В 1957 г. с его критикой выступил К. К. Яичков, по словам которого советский закон не дает поводов «утверждать, что тот или иной принцип ответственности за противоправное причинение вреда имеет какое-либо преимущественное значение перед другим», а «вина ответственного лица является лишь дополнительным условием ответственности в тех случаях, когда по закону установлена ответственность за виновное причинение вреда»[125].

Получив из уст О.А. Красавчикова наименование концепции двух начал[126], изложенные воззрения вызвали известный резонанс главным образом в работах, которые посвящены ответственности за вред, причиненный источником повышенной опасности[127]. Нетрудно также заметить, что поскольку среди «двух начал» вина выделяется лишь в качестве дополнительного условия ответственности, это определенным образом повышало причинение до уровня обладающего всеобщим действием основного ее условия. Тем самым концепция К.К. Яичкова как бы перекликается с суждениями С.С. Алексеева, который, опираясь на закрепленную в гражданском законе презумпцию виновности нарушителя, склонен полагать, что гражданская ответственность наступает уже при появлении свойственных составу правонарушения объективных моментов – «объективированного вредоносного результата, противоправности, причинной связи», а субъективный момент учитывается лишь при его отсутствии «в рамках особой правовой категории, приобретающей в гражданском праве специальное значение, – в рамках оснований освобождения от ответственности»[128]. Но если любой из вариантов концепции двух начал, оттесняя с теоретической авансцены принцип вины, соответственно раздвигает границы научного восприятия для принципа причинения, то известные учению о гражданской ответственности иные веяния действовали прямо противоположным образом.

Первое из них было устремлено к утверждению всеобщего господства начала вины путем конституирования ее даже в тех случаях, для которых безвиновная ответственность допускается самим законом. Насколько успешным такой метод оказался фактически и в какой мере благодаря ему удалось, не изменяя логике, свести концы с концами, можно судить по самому изначальному и притом наиболее полному литературному его освещению. Существует деятельность такого вида, которая в самой себе ничего виновного не заключает, но, как писал М.М. Агарков, «требует повышенной бдительности. Такая деятельность и является основанием для возложения на лиц и предприятия, которые ею занимаются, ответственности по ст. 404 ГК (1922), т. е. ответственности не только за вину, но и за случай». Казалось бы, ясно, что единственно возможным основанием ответственности вина не является. Но дальше: «Возлагая такую ответственность, закон стимулирует принятие повышенных мер предосторожности со стороны лиц и предприятий, на которые распространяется ст. 404 ГК». Как будто бы не менее ясно, что ответственность наступает лишь за вину, выраженную хотя бы в несоблюдении повышенных мер предосторожности. Однако оба эти предельно ясных положения превращаются в обоюдную неясность, как только читатель доходит до сообщаемого ему конечного вывода: «Таким образом, ответственность за вред, причиненный источником повышенной опасности, не вводит в наше право какого-либо нового принципа построения гражданской ответственности наряду с принципом вины. Статья 404 создает лишь по практическим соображениям изъятие из принципа вины»[129].