Социум

Пришлось приложить значительное усилие, и дыры в шторах начали затягиваться. Осталось ли что-нибудь по ту сторону или не сохранилось ничего — сейчас не время гадать об этом. Вдобавок такие мысли могут вызвать панику, паника же парализует память и воображение. Начинать следовало с малого, с ближнего круга, потом постепенно увеличивать радиус реставрации. Восприятие вязло в холофабрикатной трясине, словно та была смолой, которую приходилось выдавливать в ничто сквозь слишком мелкую решетку сознания. Мои силы небесконечны, а искаженная реальность сопротивлялась по-прежнему. Хотя бы эта «мелочь» утешала…

Схватив парня за шиворот, я потащил его наружу. Сквозь перчатки и кожу ладоней просачивалось омерзение. Оказавшись на веранде, я первым делом снова взял охотничий нож. Вокруг дома была вода — сколько хватало глаз. А хватало их ненамного, и виной тому — пресловутая «тьма над бездной».

Следовало признать, у них получилось. Мой дом теперь находился на дне гигантской воронки, но вода не вращалась. На ее наклонной поверхности виднелись отблески света от лампы, падавшего сквозь открытую дверь. Картина почти гипнотическая: наши силуэты в стоячей воде, поглотившей лес, озеро и обыденные представления о возможном. Легко поддаться этому гипнозу, этому порой ласковому кошмару, который беззвучно шепчет: «Не сопротивляйся, плыви в потоке, впусти в себя свет новой истины, и тебе откроется мир запределья, в котором ты станешь хозяином всего сущего. Ты ведь уже наполовину там, ты один из немногих, кто умеет делать это, зачем же ты хоронишь себя заживо…»

Куда труднее избавиться от наваждения. Иногда требуется чрезвычайная внутренняя концентрация. Сейчас помогло кое-что другое, извне. К моим ногам прибило мягкий податливый комок. Я опустил взгляд. Трупик Грязи в саване из мокрой шерсти. Бедное животное захлебнулось. Это добавило пару градусов к моей ярости, и так уже раскаленной добела. Настало время применить заготовленные игрушки.

Я вытащил из кармана ракетницу и выстрелил осветительной ракетой. Звук был впечатляющий. От неожиданности парень дернулся так, что, возможно, выкрошились оставшиеся зубы. Через несколько секунд ракета вспыхнула и сверху пролился мертвенный свет. Зрелище было мрачноватое, черно-белое, резкое, как в стоп-кадре, поймавшем молнию. Хищной чернотой отливали волны нового потопа; конусовидная жидкая стена противоестественным образом поднималась к вздернутому на дыбу горизонту. Со всех сторон давил усиливающийся инфразвук, который вытряхивал глазные яблоки из глазниц и желудок из тела.

Мое время было на исходе, меня уже не хватало на преодоление этих чудовищных искажений. Стоило мне отодвинуть на несколько десятков метров нижнюю границу, чтобы из пелены, заместившей часть воронки, снова возник хоть и блеклый, но все же до боли знакомый пейзаж — берег озера с камышовыми зарослями и лодочным причалом, — как сверху тут же нависала невероятной высоты застывшая волна, опрокинутая в стертые небеса и сдерживаемая от обрушения лишь призрачными силовыми линиями моего отрицания такой реальности.

Пока светила ракета, граница колебалась, то придвигаясь вплотную к дому, то откатываясь на сотню метров — но не далее. Противодействие было слишком мощным. Я прилагал максимальные усилия и все равно на некотором расстоянии будто упирался в глухую, нестираемую стену. Стало ясно, что думать надо не о реставрации, а о выживании, если только в моем случае это не одно и то же. По мере уменьшения периметра сопротивления я все больше был занят сохранением жизненно необходимой материи в непосредственной близости от себя. Например, воздуха, пригодного для дыхания. Но, что самое коварное, искажения могли произойти и внутри моего тела. Знаю из чужого опыта — поначалу этого не замечаешь, а потом просто перестаешь быть собой. То есть перестаешь быть.

Я бросил ракетницу — даже если бы успел выпустить еще одну ракету, дальнейшая борьба окончательно истощила бы мои силы. Ну вот я и лишился всего, причем очень быстро. Может быть, поэтому не успел как следует обо всем пожалеть. Для сожалений все-таки нужен хотя бы относительный покой, а у меня уже кровь шла носом от напряжения. В прощальном свете догорающей ракеты я крутился, как дервиш, все еще стремясь удержать ломающийся периметр. Мало что соображал. Барабанные перепонки вот-вот лопнут. Руки расставлены, в одной из них — нож. Хватка мертвая. Очередной оборот. Лезвие распороло чью-то плоть, которая тоже сопротивлялась, но все же слабее, чем реальность. Кто это рядом? А, ну да, один из этих. Холофабрикатор что-то кричал. Поздно. Я уже не понимал человеческого языка. Был почти без сознания. Этот жалкий остаток — «почти» — весь уходил на сдерживание черной воронки, которая в моем насекомьем восприятии сузилась до размеров чашки. Напоследок стена сделалась зеркальной, затем исчезла. Ракета погасла. Наступила тьма.