Социум

Я побрел к дому. Собаки вышли мне навстречу, дружелюбно виляя хвостами. Черт возьми, я знал их клички и помнил кое-что еще, чего не должен был помнить. Будь на их месте утонувшая Грязь, я бы нашел удобоваримое объяснение, но тут…

В окнах дома, обращенных к берегу, не было стекол, зато имелись деревянные жалюзи; за ними в одном из окон я различил чей-то силуэт. Подошел к веранде, старое дерево которой было истерто песком и ветрами. Горячее, приятное на ощупь. Разве не я сам вытесал эти доски много лет назад? И разве этот шрам на левой руке не из тех времен — украденных у меня, а теперь возвращенных?..

Плавился мозг, плавилось прошлое, растекалось, как тающий шоколад. Я погрузился в прохладу дома, но ничто не застыло, не кристаллизовалось и тем более не приобрело прозрачную ясность льда. Не чувствуя себя гостем, я прогулялся по комнатам — идеально обустроенным на мой вкус, продуваемым легкими сквозняками, светлым, доверху наполненным текучими воспоминаниями. Медленный ритм луны, приливов и отливов просачивался в меня, начинал колдовать над моей — или уже не моей? — жизнью.

Старый морской барометр висел на стене — я точно знал, с какого затонувшего корабля его снял. На полках стояли книги, которые я давно не перечитывал. Обложки одних были изрядно потрепаны, другие выглядели почти как новые. Я перестал находить смысл в чтении, когда выяснилось, что все может быть стерто и переписано заново. Но теперь мне почему-то захотелось перечитать те книги, которые помнил очень смутно. Я займусь этим позже. Впереди был очень долгий день. И, возможно, еще много очень долгих дней — если вести себя правильно.

Я почти не удивился, когда добрался до кухни и увидел там Майю. Она была молодая, загорелая и явно счастливая. Посмотрела на меня так, будто мы расстались час назад. Но разве мы действительно не расстались час назад?! И разве не на рыбную ловлю я отправился? Бесполезно копаться в ускользающей сути времени — я будто заглянул в механизм сломанных часов и понял, что их не надо чинить, даже если можешь. А я не мог.

Наверное, я выглядел не слишком пришибленным, потому что Майя ни о чем не спросила и не насторожилась. Она только сказала, что скоро мы будем обедать. Меня едва не стошнило при мысли о еде, но длилось это недолго. Вскоре я почувствовал, что проголодался. Мы уселись за сделанный моими руками стол. На нем были дары моря, фрукты, испеченный Майей пирог. Я ел, пил, дышал, смотрел на мою женщину и понимал, что здесь ничего не произошло. Этот берег существовал по своим законам — вероятно, не самым худшим. По крайней мере лучшим, чем те, по которым жил так называемый цивилизованный мир. Тут можно было найти покой, обрести себя — вне утомительной суеты и натужной трескотни. Это стало ясно по первым же минутам наедине с Майей. (Черт возьми, для кого — первым? Для какого-то другого, не до конца стертого меня?) По большей части мы молчали. Слова были необязательны. О чем говорить, когда есть любовь?

После обеда и двухчасовой дремоты (все это время я охотился за черными мыслями — иногда успешно, иногда не очень) я позвал собак и отправился к источнику. Тропой, хоженой тысячи раз. Принес воды, починил сети, полистал книги. Это был бы один из лучших дней в моей жизни… если бы не те самые черные мысли.

Под вечер Майя вынесла на берег мольберт. Закат и впрямь был прекрасен, как в тропических рассказах Сомерсета Моэма. Высыпали звезды — такие яркие и манящие, что, если долго смотреть вверх, можно заблудиться среди них навеки или поверить в невозможное.

В прохладе спальни, под нескончаемую песню океана, мы занимались любовью. Все было как в первый раз. С любимой женщиной каждый раз как первый. Потом она уснула.

Я лежал в темноте, сна ни в одном глазу. Ночь была тиха и глубока, но мой ужас был глубже и не таким тихим. Что-то отчаянно вопило у меня внутри. Просило вернуться. Умоляло остаться. Я закрывал уши ладонями, бил себя по голове, раздирал кожу ногтями — ничего не помогало. И ничто не вышло наружу.

В муках я дождался рассвета. Когда сделался различимым ближний круг, я приступил.

Сначала я отреставрировал Майю.

Сергей Волков . Сысел-мысел

Римма пришла в себя от резкого, пронзительного крика летучей ящерицы. С трудом открыв глаза, она увидела над собой сплошной зеленый полог листвы. Пахло сыростью, гнилью, чем-то сладким и — почему-то — горелым пластиком. Через мгновение Римма поняла причину этого чуждого для джунглей Сарганской котловины запаха — она увидела глайдер. Точнее — то, что от него осталось.

Хвостовая часть глайдера торчала из полого ствола гигантской тибии, полированный металл двигательного отсека был залит липкой белой смолой. Дюзы сочились сизым дымом, оранжевая кора дерева вокруг дыры потемнела от копоти. Повсюду с ветвей свисали похожие на сталактиты смоляные сосульки. Далеко вверху надувались и опадали под ветром полупрозрачные листья-опахала, на каждом из которых могла поместиться волейбольная площадка.