Соцветие поэтов

«Мы считаем себя цивилизованным народом, Европой, — рассуждает Зиновьев. — Но взять наши корни — редко, кто дальше прабабушки, прадедушки что-то знает о своих предках. А африканские племена, дикари с нашей точки зрения, до 27-го колена знают, кого как звали, кто чем занимался… Ну, и кто из нас цивилизованней?» (Из беседы с Ниной Роженко).

Говорит писатель Илья Бояшов: «Если малые народы, живущие с нами бок о бок, после исчезновения империи в большей степени занялись собой и своими маленькими национальными делами, то русские, будучи государственным «становым хребтом», давно отказавшиеся ради государственных задач от своих родоплеменных связей, оказались в самом плачёвном состоянии. Клановость исчезла, а имперских сверхзадач никто не ставит, никому не нужны сверхидеи, под которые русские как этнос и "затачивались". Не важно, было это построение коммунизма или попытка штурма космоса. Обратите внимание — у русских разрушены или почти разрушены практически все родственные привязанности. Современный русский — человек, который в лучшем случае имеет жену, сына, дочь, родителей и сестру или брата (и то многие со своими родными братьями-сёстрами почти не общаются). Что касается двоюродных, а тем более троюродных — отношения окончательно разрушены. Русский человек в массе своей атомизирован и бесконечно одинок. За столом теперь большими родовыми кланами не собираются — так, два-три близких родственника. Друг другу почти не помогают, каждый выживает сам». («Литературная газета» от 25 мая 2011).

Он за сто лет так был напуган,
Что стал послушен, как овца.
Ослаб он телом, пал он духом,
И терпеливо ждёт конца.

Философ Константин Крылов в своём объяснении происходящего идёт ещё дальше: «Репрессии государства — вот главная и основная причина отсутствия солидарности у русских людей. Как только русские тянут руки друг к другу, им бьют по рукам, а потом эти руки ломают. В результате русские не просто боятся проявлять солидарность — они уже почти разучились это делать. Солидарность — общественный институт, тут одного желания мало. Солидарность — как игра на скрипке, её надо ещё уметь реализовывать. Так вот, нам не позволяют даже учиться этому… Мы являемся своего рода палестинцами, лишёнными родины. Это нужно открыто признать и из этого исходить… Всё, что было наговорено про русскую идею, про русский народ-бессребреник (замечательная идея, очень полезная народам-сребролюбцам), про народ, которому ничего не нужно и т.д. и т.п., — всё это должно быть целиком и полностью отвергнуто. Нам нужна власть, собственность и идейное влияние. Вот главное». «Литературная газета» от 30 мая–5 июня 2007)…

Стало мало русского в России.
Всё заморье к нам переползло,
Исподволь подтачивая силы,
Молча мировое сея зло.

Издаёт бесовские законы —

На костях устраивать пиры...
Отчего ж мы, русские, спокойны?
Потому что это до поры...

Жажда правды в поэзии Зиновьева вполне сопоставима с христианским подвижничеством: «Блаженны алчущие и жаждущие правды». Поэт не осуждает, не кликушествует, но обличает:

Уберите лавро́вый венец —
Никогда не ходил я в кликушах,
Но я знаю, что света конец —
Воцарение тьмы в наших душах.

Зиновьев проповедует, не зная покоя, и платит за это самую высокую цену, ведь он пишет кровью собственного чуткого сердца, а значит, добивает и его своей неизбывной мукой: «Ведь душа лишь болью / Выдаёт себя»:

Ужасная эпоха!
За храмом строим храм,
Твердим, что верим в Бога,
Но Он не верит нам.

Сентенция «все поэты — пророки» давно стала банальностью, но, если вдуматься, есть в ней какая-то великая и страшная тайна. Не случайно мистическая мудрость ветхозаветных старцев воскресает и в пророчествах нового времени:

И понял я на склоне дня,
Когда закат тёк речкой алой:
«Не я свой крест, а он меня
Несёт по жизни небывалой».

* * *

От мира — прогнившего склепа, 

От злобы, насилья и лжи
Россия уходит на небо,
Попробуй её удержи.

Говорит писатель Валентин Распутин: «Талант Зиновьева отличен от других ещё и тем, что он немногословен в стихе и чёток в выражении мысли, он строки не навевает, как это часто бывает в поэзии, а вырубает настолько мощной и ударной, неожиданной мыслью, мыслью точной и яркой, что это производит сильное, если не оглушающее впечатление».