Николай Гумилёв
(1886 - 1921)
Позволю себе начать с сугубо личного воспоминания. В 1986 году я служил в Группе советских войск в Германии. При каждом удобном случае ускользал в библиотеку части и там с наслаждением перелистывал страницы относительно свежих московских и ленинградских журналов.
И вот, взяв в руки апрельский «Огонёк», с ожидаемо и ласково улыбающимся Ильичом на обложке, я рассеянно пробежал глазами несколько сусальных заметок о «самом человечном человеке на Земле», а потом... глазам своим не поверил. Но и ошибиться тоже было невозможно: со страницы советского журнала на меня смотрело хорошо знакомое по тамиздатскому собранию сочинений некрасивое и прекрасное лицо, а рядом были напечатаны стихи... Те самые стихи, в конвое сопроводительной заметки В. П. Енишерлова.
«Ага!» — сказал я себе и, как впоследствии выяснилось, не ошибся.
Точно знаю, что не только для меня отправной точкой отсчёта решительных и необратимых изменений в нашей тоскливой жизни стала эта скромная публикация в массовом журнале.
Но почему восстановление исторической справедливости по отношению к тем деятелям русской культуры, которые были прокляты и/или убиты преступной властью, началось именно с гумилёвской подборки?
Что в Гумилёве так привлекало и привлекает читателей весьма далёких друг от друга возрастов и политических убеждений?
Сам поэт в итоговом стихотворении так объяснял свою популярность у читателей:
Эти строки запали в душу не только единомышленникам Гумилёва, но и его убеждённым идеологическим противникам, например, зубодробительному советскому критику Григорию Горбачёву, который в 1922 году противопоставил тогдашнему «комнатному акмеизму» «сильные бодрые мотивы свежей, не надломленной, даже первобытной силы», пронизывающие гумилёвское творчество.
Действительно, трудно назвать среди литераторов – современников Гумилёва, хоть одного, который был бы столь решительно заряжен на борьбу со сложностью и трагичностью мироустройства. Гумилёв же вступил в эту борьбу с первого стихотворения своего первого сборника: