Сотворение любви (ЛП)

Не распеваются гимны и молитвы, как я ожидал, никто не произносит речей. Я с интересом жду продолжения. Я не вижу никакой дверцы, в которой мог бы исчезнуть гроб с кремируемым телом, не замечаю ни одного священника. Никто не говорит о Кларе хвалебных слов. С похоронами я знаком только по фильмам, а в кино родственники и друзья обычно произносят прочувствованные речи, но как-то по-особому, словно подчеркивая свою сопричастность к церемонии, связывающей их всех между собой и с усопшим. Так что я ожидал чего-то подобного, но никто ничего не говорит, разве что обсуждают мое присутствие, в чем я начинаю убеждаться.

Внезапно меня осеняет, что я присутствую пока лишь на самом начальном этапе траурной церемонии, а в финале мы все направимся отсюда в зал, где происходит кремация. Вот там будут и речи, и песни, и мессы, как я понимаю, в честь покойницы.

Покойница. Так называют умерших пожилых женщин. Покой звучит в траурном одеянии, в морщинах, в сухой, шелушащейся коже, в пигментных пятнах на руках и лице, во вздувшихся венах, в молчаливой печали, в жилищах с опущенными жалюзи, в запахе медикаментов и дезинфицирующих средств.

Служащий приближается к двум престарелым парам, за которыми я наблюдал с самого прихода. Он подходит к ним, слегка согнувшись, как будто хочет прошептать им что-то на ухо. Мужчина и женщина, за которыми я шел до самого зала, отходят на несколько шагов в сторону и остаются наедине со служащим. Постепенно я начинаю осознавать, что это родители Клары. Мать разрыдалась. Ее муж пониже ростом, с жиденькими рыжеватыми волосами, со смешанным выражением нерешительности и страха на лице, беспокойно переминается с ноги на ногу и покашливает. Словно прислушиваясь к чьим-то указаниям, он ищет и не находит себе места.

Скрип передвигаемых стульев нарушает относительную тишину. Один из тех мужчин, что

перешептывались ранее у двери, направляется ко мне. Это – мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и плотно сжатыми челюстями. Он одет в темно-серый костюм, на шее повязан черный галстук. Ростом он гораздо ниже меня, какой-то хлипкий. Пожалуй, из-за его походки, не сказать, что неестественной, но создающей впечатление, что он, семеня мелкими шажочками, старается всегда ставить ноги прямо перед собой, я думаю, что он вполне мог быть гомосексуалистом. Когда он оказался в паре шагов от меня, я протянул ему руку.

- Примите мои соболезнования. Я разделяю Ваши чувства.

В последний раз я дрался в детстве, и с тех пор мне не доводилось снова участвовать в

драках. Я никогда не принимал ничью сторону в политической шумихе, не был заядлым футбольным болельщиком, не попадал в случайные передряги, в которых вынужден был бы защищать себя кулаками. Именно поэтому удар кулака скорее поверг меня в растерянность, нежели причинил боль, я оторопел. Этот удар был не из разряда киношных, от которых с жутким грохотом отлетают назад, ломая стулья и натыкаясь спиной на стену, или стекло. В этом ударе не было концентрации, порыва, энергии. Просто подняли кулак и ткнули им около моего рта. Удар был неумелый и торопливый, пожалуй, даже непроизвольный, как нервный тик, или икота. Мне даже не пришло в голову дать сдачи. Ответить ударом на удар, или прикрыться от нового нападения. Я дотронулся до губы, которая только сейчас начала саднить. Кровь, измазавшая пальцы, кажется мне какой-то нереальной, не моей, а чужой, того персонажа из фильмов, виденного мной тысячи раз в кино, где всегда меняется только главный герой. И вдруг ты оказываешься там, разглядывая пальцы и душу, измазанные кровью.

Мой странный противник наносит мне новый удар, на этот раз в плечо, еще слабее предыдущего, просто тычок костяшками пальцев, словно вызывая меня на драку во дворе школы. Хотел бы я знать, кто он, и оправдано ли его поведение. Что сделал ему тот Самуэль, не я, а другой, чтобы вызывать у него бессильный гнев. Я по-прежнему не испытываю страха, и не считаю необходимым ни защищаться, ни убегать. Я все больше чувствую некоторую солидарность, почти общность с этим плюгавым человечком, желающим наказать Самуэля за какое-то неподобающее и низменное деяние, человечком, которого я игнорирую, но чье наказание я интуитивно чувствую заслуженным.

- Сожалею, – говорю я, чтобы заполнить тишину и предложить что-нибудь молчаливому, внимательно разглядывающему нас, хору. Человечек неподвижно стоит передо мной. По-видимому, он ожидал бурной реакции, дающей ему повод продолжить драку, даже если все шло к его очевидному поражению при свидетелях, и тем самым заиметь еще один аргумент, чтобы ненавидеть Самуэля. Так и не ударив меня, он недоверчиво качает головой, трет о брючину кулак и, стремительно пройдя мимо присутствующих людей, выходит из зала. Всем ли известна причина этой агрессии, или же люди солидарны с этим родственником или другом Клары всего лишь перед лицом без спросу вторгшегося самозванца, кто знает?