Сотворение мира.Книга третья

В пасмурный осенний день прибыл в то же горное селение, на должность начфина курсов, выписанный из госпиталя интендант третьего ранга Точилов. Когда-то он был начфином дивизии, которая в день нападения немцев располагалась вблизи границы. Тщедушный, с тонкой шеей и влажными глазами, одетый в мешковатую гимнастерку и тяжелые кирзовые сапоги, Точилов слегка заикался и поминутно оглядывался, будто кто-то невидимый преследовал его. Весь вид этого странного человека вызывал жалость.

С курсантами он был неразговорчив, и, если те что-то спрашивали у него о войне, о фронте, Точилов цедил сквозь зубы:

— Попадете туда, увидите сами…

Но однажды, возвращаясь с Андреем из столовой, неожиданно предложил:

— Давайте, товарищ Ставров, посидим немного. Тут, в парке, так спокойно, так тихо. Даже не верится, что где-то идет война.

Они присели, закурили. Андрей уже знал, что при выходе из окружения Точилов, будучи раненным, все же дотащил до своих мешок с деньгами и сдал под расписку «копеечка в копеечку» пятьсот тысяч рублей. При теперешнем его жалком виде в это трудно было поверить, но этот факт был засвидетельствован в «Боевой характеристике», поступившей в строевую часть курсов вместе с другими документами Точилова. А сейчас, затягиваясь крепким дымком папиросы, зябко поеживаясь, Точилов сам заговорил об этом:

— Как раз перед тем воскресеньем я получил в банке полмиллиона — в понедельник надо было выплачивать жалованье командирам. Полмиллиона денег, вы понимаете? Полмиллиона!.. Штаб нашей дивизии стоял в лесу между реками Припять и Турья, жили мы в палатках… На рассвете все началось. Проснулся я, вскочил, думал — землетрясение: кругом грохот, земля встает дыбом, лес горит. Ничего не разберу, мечусь возле своей палатки как помешанный, а под деревьями — убитые, раненые ползут. Ужас! Кошмар какой-то! Это надо было видеть… Кинулся к сейфу — деньги спасать. У сейфа всегда часовой стоял. Ищу его глазами — нет часового. Глянул почему-то вверх, а он там… на дереве… Взрывной волной его туда уже мертвым забросило. И в этот самый миг они пожаловали… Вот они!

Точилов ни разу не называл немцев немцами. «Они» — и все тут, будто само слово «немцы» пугало его даже в этой тихой аллее, за тысячи километров от фронта.

— Понимаете? — продолжал он, вытирая застиранным платком губы. — Штаб наш перестал существовать за каких-нибудь пятнадцать минут. Я только успел переложить деньги из сейфа в мешок и упасть в какую-то яму. А они прут на танках, высунулись из люков, орут, давят все живое… Когда прошли, я вылез из ямы, нашел четырех живых бойцов, схватили мы мешок с деньгами и — в лес, в самую гущину. Отсиживались там двое суток, ничего не ели. Спали, положив головы на этот проклятый мешок. Потом полтора месяца выходили из окружения. Сорок шесть дней и ночей!.. Насмотрелись такого… — Вздрагивая, Точилов перешел на свистящий шепот: — Задавят они нас. Понимаете, задавят! С ними не совладать. Это такая сила, такая мощь, вы не представляете! Всем нам конец…

С брезгливой жалостью смотрел Андрей на сидящего рядом с ним смятого животным страхом человечка, в котором как будто ничего человеческого не осталось. Подернутые тоскливой мутью глаза Точилова были устремлены в землю, брошенные на колени худые руки дрожали. «Да-а, — подумал Андрей, — хоть и спас ты мешок с деньгами, а, наверное, трус, и довела тебя трусость до ручки».

Будто угадав его мысли, Точилов пробормотал, заикаясь:

— Вы, товарищ Ставров, п-презираете меня, считаете д-дрянью, п-паникером? Это — ваше дело. Я, конечно, не принадлежу к числу героев. Я мирный человек, б-бывший б-бухгалтер, и, когда мне довелось увидеть этот кромешный ад, я п-превратился в ничтожество. Сам себя ненавижу…

Волоча ноги, сутулясь, Точилов побрел в финчасть. А Андрей долго еще сидел в парке, потрясенный откровениями Точилова. Внимательно слушая по радио ежедневные сводки Совинформбюро, читая газеты, он, казалось, давно постиг, какие бедствия несет с собою война. А выходит, что постигнуто еще не все. До сих пор ему почему-то не приходило в голову, что война кроме смертей и тяжелых увечий множества людей, кроме пожаров и разорения может уничтожить человека духовно, растлить его, превратить в безвольное существо.

«Но разве много таких, как этот Точилов? — волнуясь, спрашивал себя Андрей. — Нет, нет! Роман, Федор, Володя Фетисов, Ермолаев, Младенов, Егор Ежевикин, Илья Длугач, Демид Плахотин, дядя Александр не могут опуститься до такого состояния! И я не могу…»

В тот же день Андрей подал рапорт начальнику курсов об откомандировании на фронт. Майор Бердзенишвили, прочитав этот рапорт, в запальчивости пригрозил ему гауптвахтой и даже штрафной ротой. На шум в комнату вошел член Военного совета округа.

— Что здесь происходит? Ваши крики, майор, слышны у шлагбаума.

Начальник курсов протянул ему рапорт Андрея:

— Прочитайте, пожалуйста, товарищ дивизионный комиссар. Все рвутся на фронт…

Член Военного совета скользнул взглядом по бумаге, положил рапорт на стол, на секунду задумался и высказал то, чего Андрей никак не ожидал: