Соучастница

Ирина повесила трубку. Стало грустно - до чего все хрупко: и мы сами хрупкие, и наши радости хрупкие, и чувства, а о них и вообще говорить не приходится - тончайшие ледяные цветы - горючая слеза капнет на стебель или лепесток, и все - композиция разрушена. С одной стороны, мы уже взрослые и опытные и из-за пустяков ссориться с понравившимся мужчиной не будем - не то что в юности. С другой стороны, мы из-за той же опытности мгновенно видим структуру и нанесенную нам обиду можем увидеть как часть чужого и, возможно, опасного мира. Мира, скорее всего, по этом причине и нежеланного. Как тут быть? Галю ведь поманила надежда, у нее же возникла потребность изменить свою жизнь. Ирина тоже хотела бы надеяться на лучшее, что у Гали все утрясется, но... Она все же была немного знакома с объектом и подозревала, что не слишком-то он тонок и альтруистичен, хотя юрист, конечно, толковый и в том деле, которое поначалу и затеяла Галя, мог бы ей помочь. Ирина сварила себе еще кофе, открыла пошире окно - становилось душновато и продолжила чтение. Итак, она сказала:

- Ты - солнышко!

Ирина хмыкнула: "Ладно".

- Что? - как-то оторопел я.

- Солнышко! Мое солнышко.

Ну уж не знаю, какое я - зрелый усталый мужчина, измученный неудачами - солнышко. Ну, если ей так лучше, пусть. Вскоре мы легли. Она как-то ловко, быстро из всех этих мешков и тряпок соорудила нам вполне сносное ложе. Я обнял ее и... сразу же заснул, как-то блаженно, легко. Мне снилась Вера, мне снилась наша с ней нескончаемая любовная ночь, и я наслаждался всем богатством ощущений, изысканностью прикосновений. Веру я любил всегда. Не было ни секунды, когда бы я не радовался, что она касается меня или я прикасаюсь к ней. Как провела ночь Жанна я не знаю, потому что, проснувшись, застал ее сидящей у порога и расчесывающей волосы. Я подумал о том, что ей было одиноко со мной, тоскливо, одолевали мысли о потерянном возлюбленном и это мучило ее, терзало. Может быть, она плакала. А я? Я спал.

- Доброе утро, девочка. Как ты?

- Все хорошо. Мне пора. Выведи меня, пожалуйста, отсюда.

- Поедем вместе. Мне тоже нужно в город пораньше

Я подумал, что застану Веру до ухода на работу и попробую все же достучаться, докричаться до нее. Впрочем, что, что я хочу ей сказать? На душе стало опять тошно.

- Пойдем, - я поднялся и подошел к Жанне. Она сидела, глядя в одну точку. Я протянул руку, она легко вскочила, и мы вышли в сад. Было еще очень рано, все спали, и мы спокойно покинули дачу. Доски я поставил на место. "Бог милует", - тихо сказал я, Жанна кивнула. До электрички было еще минут сорок и мы сходили к пруду - умылись, почистились.

- Ты теперь куда?" -спросил я.

- Домой.

Я не знал ее обстоятельств. Кроме неясных сведений о каком-то длительном романе, который недавно безнадежно оборвался, я не имел ни малейшего представления о ее жизни. Ей, видимо, около тридцати - тридцати двух, чем-то она занимается, где-то живет. Понятно, что личные нелады погнали ее из дома по городу, подальше от мест, где все связано с мучительными событиями, понятно, что от нервного напряжения она свалилась больная. Вон какая худая и астеничная. Ну, что к Ваньке занесло, это тоже понятно - там водочка всегда и полный распад. - там легче всего самоуничтожаться, если этого ищешь. Я, впрочем, не этого искал и все же к нему попал. "Вот и встретились два одиночества",- пели в пору моей молодости.

Я крепче как-то, здоровей. Но это сейчас, в эту, минуту, да и то по сравнению с ней. А что было, когда Вера холодно глядя на меня, сказала... Вот именно, что же она сказала, что же она сказала? Что не любит? Это она и раньше говорила, но... любила. А вот именно, что ничего не сказала. Не сказала, а я услышал. И тогда я надел ей ведро на голову и стал по нему барабанить. И топать ногами, и вопить, вопить, вопить. Я оскорблял ее, я унижал ее, я колотил по ведру и скакал. А она стояла. В том-то и дело. Она стояла, а я видел, чувствовал, знал, что она убегает от меня, улетает, ее под руки подхватывают гигантские птицы и уносят, уносят за моря. Я бесновался, а она стояла. Потом упала. У нее был обморок, и я пришел в себя. Я же шел мириться! Мирится, а не убивать. А она упала. Молча. Потом я привел ее в чувство - я целовал ее лицо, руки, глаза, в них были слезы.

Ирина отложила рассказ.

- Пожалуй, достает, дергает. Вечную нашу дихотомию Саша хорошо улавливает, во всех рассказах у него об этом. Кажется, он не читал Барта, Джона Барта, я увлеклась им позже, мы уже не виделись. Кто у кого в объятьях? И где истинная Елена. И вечное "Почему?". "Почему она выбрала его из всех или он ее - из прочих. И что это за ответ: "Любовь". Я не понимаю и не пойму этого. Мне бы, как хорошей героине русской классической литературы Одинцовой (умный роман "Отцы и дети") выйти замуж за хорошего человека и дожиться (или дожить?) с ним до любви... Что-то Катя не звонит, пора бы уж". Ирина посмотрела на часы - половина одиннадцатого. В эту минуту и зазвонил телефон, но это была не Катя.