Soul(less) (СИ)

Было уже за полночь, когда Дэйзи, притворно обмякшая в его руках, рванулась к двери. Стив поймал её у самого порога и с трудом разжал ей пальцы, намертво вцепившиеся в дверную ручку. Отчаяние придало ей сил — борьба за свободу продлилась дольше, чем капитан рассчитывал. Она до крови расцарапала ему плечи, отбила руки об асбестовый торс, пока не хрустнуло запястье, вытравливая из неё, стоически молчаливой, сдавленный скулёж. Скрутить её в узел мешала заторможенная реакция, а вымуштрованный организм начисто забыл, как обезвреживать противника, не причинив ему вреда. Роджерс ударил её тыльной стороной ладони, наотмашь, с оттяжкой, ударил ещё и ещё, пока тонкая струйка крови не поползла из разбитой губы.

Стив смотрел на себя со стороны, будто он безнадёжно больной в коме, а душа его отлетела и кружит под потолком, прощаясь со своим последним пристанищем. Но он чувствовал всё до мельчайших деталей — её вкус, её запах, её боль, её страх, словно она одна сегодня расплатилась за всё и за всех, однажды причинивших ему вред. Ему до бешеной дрожи нравилось, как Дэйзи кричала, когда он нарочно прикусывал её раненые губы, нравилось ощущать на языке солоноватый привкус крови, нравилось врываться в её тело без позволения, поочередно везде, где она могла его принять, пока болезненная, неприятная сухость не сменилась липкой влажностью крови из разорванных тканей.

Это мог быть, кто угодно, только не он.

Тихое верещание покаянной совести взвыло на высоких частотах, когда Роджерс дрожащими пальцами приоткрыл дверь в ванную. Дэйзи лежала на полу, избитая и неживая, накрепко привязанная к трубе собственным чулком. Тонкая ладонь свисала бледно-серым пергаментом, обвитая вокруг запястья чёрной шелковой тканью, будто повешенная за шею птица — Роджерса тогда неумолимо затягивало в мутный, болезненный сон, и он привязал её, чтобы она не сбежала, пока он спит.

Позвоночник до боли вжимался в дверной косяк, в глазах защипало, сухие, беззвучные рыдания выдрались из глотки калёным железом, Роджерс бессильно съёхал вниз, схоронившись в уголке между стеной и сушилкой. Взгляд застилал влажный сумрак, не давая разглядеть детали — высохшие, бордовые пятна на её теле, синева по коже от ударов, от слишком сильного давления и неловких объятий, больше походящих на схватку, волосы, паутиной рассыпанные по её неподвижному лицу. Стив с занятого им куска пространства не видел, как она дышала, а подойти, подползти к её телу, чтобы убедиться в том, что он совершил жестокое убийство собственной девушки, Роджерс не мог.

Шорох вибрации мобильника по гранитной поверхности раковины заставил вздрогнуть, очнуться от мутного наваждения, поднять туловище с пола и шаркающей походкой зомби двинуться на звук, усилием воли стараясь не смотреть в сторону тела. По тусклому экрану ползли строчки «номер не определён», которые для капитана означали вполне определённый порядок действий — ответить, собраться и идти, куда скажут, но в этот раз всё оказалось иначе. Роджерс отложил аппарат.

Всё это нужно закончить. Свои и чужие мучения встали поперёк глотки, вынуждая терпеливо слушать бесконечное гудение телефона, твёрдо и методично вытаскивать на свет собственную волю в противовес воле ОБС через оглушающую резь под черепной костью. Хуже уже не будет, его Дэйзи, распластанная безвольным трупом по полу, тому доказательство.

Тело работало на автомате. Роджерс вывернул краны до отказа, заполняя гулкую пустоту ванной шорохом проточной воды, стащил с себя штаны и погрузился в воду, подставляя макушку, плечи, шею тёплым, расслабляющим струям. Телефон упорно разрывался на пятьдесят первом пропущенном вызове, неумолимо теряя заряд батареи, когда Роджерс разбил об акриловый бортик тяжелую керамическую банку с жидким мылом. В воздухе рассыпались молекулы одуряющего запаха марокканских апельсинов, слишком уютного, тёплого, домашнего, будто здесь живёт дружная семья, и трагедия случилась где угодно, только не в этих стенах. Наверное, Дэйзи любила этот запах. Наверное, она много чего любила, а ведь он ничего не знал о ней. Она говорила что-то про Париж, а он ее не слышал, про приют для брошенных животных, и он снова её не слышал, о том, что она хорошо рисовала в школе, и это прошло мимо, а сейчас стало вдруг так важно. Где она была, что видела, чего хотела и к чему стремилась, он не знал ничего, и от этого разрывалась душа, ведь она уже ему не ответит.