Soul(less) (СИ)

Острый скол керамики прошёлся по коже, проникая глубже, достигая вен, разрезая волокна мышц, Роджерс оставил его в ране, чтобы проклятая регенерация не нарастила новый защитный слой быстрее, чем из него вытечет достаточно крови. Он не имел права причинять себе вред, Моро вытряс бы ему душу способами, о которых капитан еще не знал, а безжизненную оболочку утилизировал бы, как неудавшийся опыт. Но сейчас сопротивление заложенным программам достигло предельной, небывалой до этого точки, и Роджерс почти счастлив был, что сумел прекратить это сам. Борьбу за его драгоценную шкуру Моро проиграет, отныне Стив может сам решать, что делать со своей жизнью, чтобы никому больше не принести вреда.

— Не смей сдыхать в моей квартире! — Он не заметил, как Дэйзи дёрнулась от звука разбивающейся посудины, как очнулась от очередной глубокой отключки, в которую измотанный организм её отправил, как с трудом дотянулась до маникюрных ножниц и срезала проклятую колготочную ткань с собственного запястья.

Живая Дэйзи или её не упокоенный дух, встретивший его у адских врат, нависал над ним и хлестал по щекам, стараясь привезти в себя. Прошло достаточно времени, чтобы организм провалился в благостное небытие, а кровавое болото, в которое превратилась прозрачная вода, прятало от неё руки и воткнутые в запястья осколки, пока она лихорадочно шарила под водой в поисках его повреждённых конечностей. Слив с хлюпаньем усасывал в канализацию чуть больше пинты капитанской крови, пока Дэйзи судорожно перебирала сушилку, чтобы, наконец, одеться, и перетряхивала аптечку, вытащенную с верхней полки.

— Боже, я не верю, что делаю это, — она вытащила осколок, приложила марлевую повязку, сдавила ему запястье, силясь остановить кровотечение, пока Роджерс безвольной куклой смотрел куда-то в потолок. Открыто подставленный кадык так и манил всадить ему этот гребаный скол прямо в сонную артерию, и он умолял бы её сделать это, если б мог произнести хоть слово. — Сейчас ты встанешь, уйдешь отсюда и сдохнешь где-нибудь в подворотне, только не здесь, ясно?!

Пережитый ужас и чудовищные последствия мобилизовали её силы и заставили соображать с утроенной скоростью, несмотря на то, что каждое движение отдавалось ноющей болью. Какого лешего он удумал, и что хотел этим доказать, оставалось для неё загадкой, разгадывать которую она не собиралась. Труп в её ванной, а тем более труп Капитана Америка принёс бы её семье пиздец глобального масштаба, и это отчего-то стало первым, что пришло в замутнённое шоком сознание. Вторым, что она собиралась сделать, это вызвать скорую и сдаться медицине, потому что ей вот сдыхать отчаянно не хотелось. Не сейчас, когда измотанный организм почти инстинктивно пытается выжить.

Превозмогая боль в надтреснутом запястье, Дэйзи дважды поменяла повязки, пока на них не перестали расползаться алые пятна. Полы наброшенной поверх обнажённого тела рубашки, белой и безупречно чистой, вымазались в подсыхающий бордовый — причудливую смесь следов свежих разрывов и чужой, неудачной попытки самоубийства. Дэйзи держалась. Три пластинки обезболивающего и столько же успокоительного вернули рассудок в ровную горизонталь на время действия таблеток. На пачке написали — два часа.

С ней уже подобное бывало. Тот первый насильно лишил её девственности на заднем сиденье своего старого корыта, а наутро упрямо утверждал, что она сама его спровоцировала. Он был убедителен, Дэйзи юна и наивна, а отношения, построенные на чувстве вины, буйной ревности и сожалении долго не продлились. Что-то, блять, не так, если в её жизни задерживаются лишь чёртовы психопаты. Неужели над ней висит непрошибаемая аура жертвы, что к ней так тянет отморозков? Неужели ей так охуенно повезло родиться и жить в полном достатке и в любви, что сейчас мироздание таким выблядским способом восстанавливает вселенское равновесие?

Внутренний голос воем заглушал боль физическую, пока Дэйзи качалась маятником, сидя на краю ванной, где изломанным восковым манекеном раскинулся Роджерс, не сдвинувшись в сторону выхода ни на дюйм. Сильное сердце перекачивало обновлённую кровь по венам, возвращая конечностям былую мощь, слипшиеся ресницы прикрывали глаза, где ослепляющая синева потускнела под грузом вины, застывшей солёными следами от уголков глаз до самых висков. Стив боялся поднять на неё взгляд, не верил, что она жива, а не просто привиделась ему в бреду. Остывшие капли, рассыпанные по телу льдинами, вызывали озноб и мелкую дрожь в мышцах, в такт незатыкающемуся выбровызову телефона, который вворачивался в измученный мозг тонкими свёрлами. Он мог разбить его о стену или смыть в унитаз, но слушал с маниакальным усердием — невыносимая боль в подкорке, лишь малое, собственноручно назначенное наказание за то, что он совершил. И это самый лёгкий приговор, который Роджерс мог бы себе избрать.