Совдетство. Узник пятого волнореза

В розовое «Избранное» кроме «Тома Сойера» вошли еще «Приключения Гекльберри Финна», «Том Сойер за границей» и «Том Сойер — сыщик», до сих пор мне не попадавшиеся. Осторожно разъединяя расческой слипшиеся в типографии странички, я ощутил сладкое ожидание, оно накатывает на меня каждый раз, когда я беру в руки новую книгу. Нечто похожее испытываешь, если одноклассница зовет тебя на день рождения, загадочно предупреждая, что там будет еще и ее соседка Инга, наша ровесница, занимающаяся балетом. Накануне ты долго не можешь уснуть, воображая встречу с прекрасной незнакомкой, утром по ошибке вместо соли посыпаешь вареное яйцо сахаром и, к изумлению Лиды, самолично берешься отгладить утюгом заношенные школьные брюки, натерев изнутри сукно острым обмылком, чтобы держалась стрелка. А Инга в результате оказывается высокомерным худым существом с поджатыми губами, да еще ходит смешно, как Чарли Чаплин, вывернув наружу мыски. И такие книжки тоже бывают…

Марк Твен — совсем другое дело! Я вовсе не собирался перечитывать первую вещь, а хотел лишь освежить начало:

— Том!

Нет ответа.

— Том!

Нет ответа.

— Куда же запропастился этот мальчишка?.. Том!

Нет ответа.

Но хорошая книжка затягивает, как сладкий водоворот, — такие, наверное, и бывают в молочных реках с кисельными берегами. И вот уже Том уступает почетное право побелить забор Джонни Миллеру в обмен за дохлую крысу, болтающуюся на длинной веревке, чтобы удобнее вертеть над головой… Потом речь зашла о пресловутых двенадцати алебастровых шариках, и в этом месте я, наверное, задремал, потому что увидел себя со стороны плывущим в синей воде. Извиваясь всем телом, как человек-амфибия, я старался догнать гигантского лобана размером с дельфина, которого обещал подарить сидевшей на берегу Зое, а стоит такая рыбина не меньше тыщи. Приблизившись на расстояние выстрела, я до отказа натянул резинку…

Чпок!

Что-то больно ударило мне в лоб, я вскинулся: на простыне лежал незрелый орех, а на стволе за окном распластался Ларик:

— Хватит дрыхнуть, Юрастый, пошли прошвырнемся!

— Что? Зачем? Ну, ладно — пошли… — согласился я, растерявшись спросонья, хотя никуда идти мне не хотелось, во всем теле ощущалась непонятная дрожь…

Сев на раскладушке, я стал натягивать треники, ежась как от озноба. Спину саднило, наверное, во сне я сбил простыню и, ворочаясь, терся кожей о грубый брезент раскладушки.

— А где твой вчерашний прикид? — брезгливо спросил мой друг. — В город же идем!

В прошлом году он, как и я, бегал в выцветшей майке да стареньких шортах, похожих на отцовские трусы, и ничего, нормально. Теперь Ларик стал настоящим пижоном. Я болезненно пожал плечами, выдвинул из-под кровати чемоданчик, вынул оттуда зеленые техасы с желтой строчкой, абстрактную рубашку с короткими рукавами и мандариновые габровские сандалии — все это купила мне Лида в прошлом году во время памятного похода в «Детский мир», когда она, сговорившись с кудлатой продавщицей, превратила меня из нормального советского мальчика в человекообразного попугая. В минувшем августе мне, к счастью, за весь отпуск ни разу не пришлось надеть на себя этот стиляжий кошмар, он пропутешествовал со мной из Москвы в Афон и обратно в сложенном виде. Разбирая мои шмотки, маман все поняла, расстроилась и раскричалась, мол, за эти замечательные вещи заплачены немалые деньги, которые они с отцом не печатают, зарабатывая героическим трудом, а я расту пустой, как бамбук, и скоро весь этот восхитительный комплект будет мне мал и достанется по наследству брату Сашке, но никто не оценит Лидиного вкуса, так как мода уже изменится.

«Так ему, вредителю, и надо!» — подумал я, но оставил это соображение при себе.

Ссориться с Лидой не хотелось. Во-первых, я соскучился. Во-вторых, за время моего отсутствия в аквариуме сдохла, заикрившись, самка петушка, поэтому надо срочно ехать на Птичий рынок восполнять утрату, а без денег там делать нечего. Вообще-то, я считаю, десять процентов родительской зарплаты надо каждый месяц автоматически по бухгалтерской ведомости выдавать детям на карманные расходы. А что? Удерживают же из получки за бездетность — и ничего, никто не возмущается. Лишь из финансово независимого ребенка может со временем вырасти гармоническая личность светлого будущего. Но пока о таком мудром декрете можно только мечтать, поэтому я придал голосу особую интонацию, с которой в фильмах озорники, вставшие на путь исправления, признают перед коллективом свои ошибки:

— Знаешь, мамочка, мне было жалко их занашивать… Они такие красивые!

— Правда? — Она от неожиданности села на диван и прослезилась. — Какой же ты бережливый, сынок! Прямо как я. Знаешь, у меня тоже в детстве было платье, такое роскошное, что жалко носить. Валька страшно завидовала, выпрашивала, но я не поддавалась. Я это платье в эвакуации в теплушке забыла. Так потом плакала, так убивалась, а твоя тетка злорадствовала, мол, ни себе, ни людям…