Совдетство. Узник пятого волнореза

В этом году, укладывая мой скарб, маман взяла с меня слово, что я не буду беречь обновки, из которых стремительно вырастаю. Я обещал и получил на карманные расходы трешник. По рублю, как всегда, дали бабушка Маня и бабушка Аня. Да еще из щели Сашкиной свиньи-копилки удалось вытрясти немного серебра. Я этим регулярно занимаюсь, но поскольку мой скаредный братец каждый вечер, вернувшись из детского сада, имеет привычку проверять сохранность своих накоплений, гремя над ухом гипсовой чушкой, я всегда умерен в заимствованиях, а исчезновение нескольких гривенников на слух не определишь.

Итак, я быстро оделся, но столкнулся с проблемой: абстрактная рубашка, в самом деле, стала мне коротковата, и чтобы заправить ее в техасы, надо было их задрать повыше, но тогда открывались щиколотки, как у Жака Паганеля, да и мандариновые сандалии тоже слегка жали, а раньше болтались на ногах. Ничего, разносятся! Я с силой одернул рубашку и снова почувствовал жжение в плечах. Все-таки синтетика! Нацепив на нос темные шпионские очки, я порадовался, что не забыл их дома в суматохе сборов, как год назад. Они придавали моему лицу недостающую загадочность. Ларик с ветки одобрительно зацокал языком и спрыгнул на землю. Я, стараясь не шуметь, двинулся к выходу.

— Ты куда? — спросил из-под газеты Башашкин.

— Прошвырнемся.

— Недолго! Купи мне «Советский спорт», если есть.

— Они же выписывают.

— Выписывали. Теперь лимит.

— Хорошо.

Я спускался по бетонной лестнице без перил, слегка выпендриваясь и подражая Кеше из «Бриллиантовой руки», когда он демонстрировал в Доме моды брюки, так и не превратив их в шорты легким движением руки.

— Ну вот, теперь есть на что посмотреть! — воскликнул юный князь, ожидавший меня внизу.

Сам он был одет в белые жеваные брюки, туфли-плетенки без задников и черную с погончиками ковбойку, расстегнутую на груди так, чтобы была видна крабовая клешня, висевшая на анодированной цепочке. Суликошвили-младший еще раз придирчиво осмотрел меня с ног до головы.

— Класс, прямо как интурист с Пицунды! Клевые очки! — оценил мой друг, за год ставший заядлым модником. — Откуда?

— Купил.

— Где?

— В «Березке», — зачем-то соврал я.

— А как ты попал туда? Без чеков не пускают.

— У моего одноклассника кое-кто за границей вкалывает, — ответил я: у Сереги Воропаева дядя и вправду трудился в Египте на строительстве плотины.

— И что с того?

— Он мне проспорил.

— Ну тогда пошли, валютчик!

12. «Нет рассудительных людей в 17 лет…»

На крыльце избушки сидели рядком Неля, Батурина и Нинон, вернувшаяся с работы. Они совещались. Хозяйка горячо убеждала в чем-то свою жиличку, а та недоверчиво качала головой и механически поглаживала себя по облысевшим голеням. Глаза у нее были мокрые, лицо опухшее, а нос красный. После рыданий даже самая красивая и молодая женщина выглядит неважно, а уж официантка в свои преклонные тридцать лет и подавно.

— Тетя Валя, мы погуляем? — спросил я, стараясь придать голосу максимальную независимость.

— Недолго, — разрешила она

— Парни, только без глупостей! — строго крикнула казачка.

Что именно имелось в виду, я так и не понял, но про себя подумал: еще прошлым летом она называла нас мальчиками или пацанами и ругала сына за «карманный биллиард». В этом году дурная привычка у него почти исчезла вместе с астмой, а ведь прежде, отпуская нас побегать, Нинон сурово спрашивала: «Шалопут, где твой чертов ингалятор? Задохнешься — прибью!» Эта угроза всегда приводила меня в недоумение: если человек погибнет от удушья, зачем его потом еще и прибивать?

— Ты слышал, варнак? Без глупостей!

— Вай! Не кипишуй, женщина! — по-отцовски воздел руки юный князь. — Что мы, дети-мети? Только пройдемся туда-сюда, посмотрим, что почем…

— Я тебе повыстебываюсь, паршивец! Я тебе покажу «женщину», мингрел недоделанный! — разозлилась мать и, обернувшись к Неле, добавила с гневом: — Вот, посмотри на меня: родишь, намучаешься, пока вырастишь, а он тебе потом: «Не кипишуй, женщина!» Тьфу! Пошел с глаз долой!

— Уходим через Сундуков, — шепнул мне струхнувший Ларик и потащил в мандариновую чащу на соседскую половину.

— Зачем?

— На чувих посмотрим.

— На каких?

— На сестер Бэрри. Там есть за что подержаться!

На высокой открытой веранде Сундукянов шел пир. Низкий столик ломился от бутылок и закусок, кровавой раной зиял огромный арбуз, обложенный кистями янтарного и черного винограда, спелый инжир на блюде напоминал по форме огромные блекло-фиолетовые капли. Из-под вороха кинзы, укропа и базилика, как из зеленой тучи, выглядывал бледный полумесяц сыра сулугуни.

В плетеном кресле развалился Петр Агеевич. Борта полосатый пижамы разошлись, и на волосатой груди сверкал золотой крест. Перед снабженцем стояла большая миска, судя по чесночному запаху, там был наваристый хаш, которым в запойный период своей жизни часто лечился спозаранку Башашкин, а варила спасительную похлебку Машико, за что дядя Юра звал ее «Машахаша». С утра безжизненный, Добрюха воспрянул, на багровом потном лице играла блаженная улыбка, а тугой живот мерно вздымался.