Совдетство. Узник пятого волнореза

— Вот жрут, сволочи! — восторгался краснолицый папаша в капроновой шляпе. — Жабры трещат! Берите пример, дети! Вечная с вами канитель: ложечку за папу, ложечку за маму…

Худосочное потомство кивало, боязливо переглядываясь, а я подумал, что учить прожорливости подрастающее поколение лучше всего на примере пираний, их недавно показывали в «Клубе кинопутешествий». Вот эти трескаю так трескают! Бегемота за десять минут до костей обгладывают.

Поспешно уплетая таявшее на глазах мороженое, я озирал окрестные красоты. Впереди мелькали между пальмами машины, мчащиеся по Сухумскому шоссе, дальше расстилалось бирюзовое море, а сзади, словно огромная спина многогорбого зеленого верблюда, вздымались горы: Иверская с остатком старинной башни, похожей на обломок гнилого зуба, и Афонская, у ее подножия виднелись ободранные купола бывшего монастыря.

— Я тебе говорил, что внутри Иверской нашли пещеру, даже несколько пещер? — Спросил Ларик.

— Говорил. Кто нашел?

— Гиви. Мой друг.

— Альпинист?

— Нет, обычный пацан.

— Как нашел?

— Случайно.

— Провалился, что ли?

— Ну ты сказал! Там, наверху, дырка есть, ее всегда так и звали «Бездонная яма». Гиви спустился по веревке, а там пещера. Больше станции «Маяковская»!

— Откуда знаешь? Ты же в Москве никогда не был.

— Гиви был. Потом он снова туда спускался и нашел еще несколько пещер.

— А снизу проход есть?

— Старики говорят, был проход, монахи там свои сокровища спрятали, когда большевички пришли и стали грабить, а лаз камнями завалили. Знаешь, сколько у них золота было!

— Еще бы! Столько лет трудовой народ обирать.

— Совсем дурак? Кого монахи обирали? Они Богу молились.

— А золото откуда — из тумбочки?

Тут из-за деревьев раздались пронзительные крики: «Эгу-эгу-эгу-эгу-у-у», словно кто-то истошно жаловался на жизнь или звал на помощь.

— Что это? — Я вздрогнул, как от озноба.

— Павлин орет. Хочешь посмотреть?

— Видел в зоопарке. Ничего особенного — индюк с большим хвостом. А большевики никого не грабили, они у буржуев и попов отбирали то, что принадлежало народу. Это справедливо.

— Чужое брать — справедливо? Знаешь, сколько у моего деда земли оттяпали? Раньше вся улица Орджоникидзе наша была до футбольного поля…

— И что, твой дедушка сам все это возделывал? Тут целый колхоз нужен!

— Зачем сам? Он людей нанимал.

— Батраков! Значит, твой дед был эксплуататором.

— Кем-кем? А по хо-хо не хо? — Ларик всерьез насупился и сжал кулаки.

— Слушай, неужели это золото никто не искал? — я поспешил сменить опасную тему. — Ты читал «Тома Сойера»?

— Нет, и не собираюсь. А золото, ежу понятно, искали — только без толку. Хорошо монахи его заховали. Я думаю, если найти сокровища, тогда даже на белую «Волгу» хватит, Пахана можно будет вылечить…

— У нас медицина бесплатная.

— Ну да, у вас, может, в России и бесплатная, а у нас здесь — еще какая платная. К врачу без трешника не ходи. Полезешь, если что, со мной в пещеру?

— Полезу… — неуверенно кивнул я. — А фонари-то у тебя есть?

— Найдем!

Тут я увидел Гогу, он прохаживался вокруг клумбы и по-хозяйски озирал парк в поисках женских достопримечательностей. Глядя на него, я понял, откуда у моего друга взялись новая походка и благородная сутулость: юный князь старательно подражал этому пижону, одетому с ног до головы в импортные шмотки, включая джинсовую кепочку с пуговкой на макушке и наручные часы размером с банку гуталина.

— А почему у него прозвище Немец? — спросил я, кивая на фирмача.

— Люди разное говорят… Вроде он учился в школе с немецким уклоном и запросто шпрехает с интуристами в Пицунде. Но Сиропчик где-то разнюхал, что у него отец был немцем.

— Фашистом? — оторопел я.

— Ты только ему такое не ляпни — на перо поставит. Почему сразу фашист?! Пленный. Они в Гудауте госпиталь строили, даже зарплату получали и паек… Мурман сначала сестру знать не хотел, но потом… Тихо!

Гога заметил нас, кивнул, неторопливо подошел, подсел на скамейку, овеяв запахом неведомого одеколона, потом лениво, точно делая одолжение, пожал нам руки.

— Отдыхаем? — Пижон улыбнулся, и я заметил, что зубы у него скошены вовнутрь, как у щуки.

— Так, прошвырнуться вышли… — со значением ответил Ларик.

— Что-нибудь интересненькое видели?

— Нет, ничего особенного. Как там эта… Оля из Курска?

— Все Оли — дуры. Работаю. Уже вроде млеет… — Он усмехнулся и самодовольно пригладил тщательно подбритые рыжеватые баки.

— Ништяк! — потер ладони Суликошвили-младший. — Не сорвется?.

— Не должна. Она же из Курска… Значит, курица!

— Мамаша-та кайф не обломает? — спросил юный князь, шевеля ноздрями.

— Нет. Ей пофиг. Она в кино на последние сеансы с каким-то язвенником ходит. Личное счастье кует. Послезавтра поведу цыпу в пещеру.

— Туда? — Я кивнул на Иверскую гору.

— Шутишь? Я же не самоубийца. К Симоновой келье пойдем. Рядом. Речка шумит. Природа шепчет. Вечером ни души…

— Это там, где апостол жил? — уточнил я, вспомнив разговор в поезде.

— А ты, москвич, петришь… — Немец с интересом посмотрел на меня светлыми выпуклыми глазами. — Классные окуляры! — оценил он мои очки. — Импорт?

— В «Березке» взял, — повторил я свою дурацкую легенду.