Совершенная курица

Куда вы? — гавкнула старая Дорочка, выбегая из-за темной массы деревьев.— Все отлично уладилось! У нее нет даже и царапины на руке!.. Дина издевается над нею... предложила послать воротить ветеринара Сергеева, чтобы он ей дал мази... Теперь они опять схватились и опять грызутся. Прохор пьян и лежит за кухней под забором... Его не могли растолкать... Хватит у вас сил проползти подальше, вон туда? Там бы спрятались, пока дело поза- глохнет...

Вы сказали Авдотье...

Сказала, сказала... Я ее вела сюда, но тут поднялась эта глупая суматоха, она до смерти перепугалась, кинулась назад и забилась в свое гнездо. Куда же вы?

Я должен с ней проститься.

А потом?

А потом я уйду.

Хватит сил?

Хватит.

Глядя на вас, нельзя на это надеяться... Погодите, я лучше сбегаю за нею... Пока вы дотащитесь до ее гнезда, она может десять раз побывать здесь. Лягте же, я побегу...

Но он не лег, а потихоньку заковылял за побежавшей Дорочкой.

Не дотащился он и до розовой куртины, как увидал бегущую обратно Дорочку.

Она была одна!

Не может придти,— прогавкала Дорочка, задыхаясь от быстрого бега,— не хочет! Говорит, что очень больна... что у нее ссадинка на бородавке...

Больна? Я сам пойду...

Остановитесь, остановитесь... О, слепой юноша! Она не хочет, чтобы вы приходили!.. Говорит, что это может ее страшно компрометировать... Она так расквохталась,

что прибежала Эли и унесла ее к себе в комнату... Ну, что ж, бедный юноша! Неужто пропадать из-за какой- нибудь мокрой курицы? Соберитесь с силами и бредите куда-нибудь в укромное местечко... Завтра я вас отыщу... Ай! Меня кличут! Сусанна знает, что я страдаю ревматизмом и не позволяет мне выходить по вечерам... Прощайте, мой милый, не унывайте — это главное! Вооружитесь философией...

Дорочка, совершенно забывшая, как она растеряла это оружие при вопросе о мягкой постилке и телячьих косточках, бодро пустилась к дому.

Фингал постоял, поглядел кругом, вниз, вверх, словно ему казалось, что он потерялся в пустыне, и упал...

Он, однако, скоро собрался с силами и пополз в укромное местечко.

Звезды кротко мерцали на небе, серпок молодого месяца выдвигался из-за вершин темных деревьев.

Тут кончается первая часть нашей истории, и начинается вторая, более краткая и последняя.

XII

Дело, как ожидала старая Дора, заглохло. Фингал, промучавшись месяцев пять, поправился здоровьем, и никто не мешал ему бесприютно жить, как вздумается, и хромать, где заблагорассудится.

Горе только одного рака красит, говорит пословица, а потому нечего удивляться, что Фингал не похорошел. Из юркого, живого, ловкого, резвого, шелковистого щенка он сделался колченогим, взъерошенным, угрюмым псом. В мягких волнах прежде серебристо-белой шерсти закатались репейники и всякая дрянь, бока втянулись, морда заострилась.

Пятимесячная болезнь может несколько укротить какой угодно пыл, а пятимесячные уединенные размышления — рассеять кое-какие иллюзии; Фингал стал поспокойнее, поумереннее и в изъявлении, и в восприятии чувств.

Но сердце его не очерствело. В нем уцелела прежняя мягкость и, увы! собачья преданность и верность к названной сестрице — к Авдотье Федотовне. Он испытывал мучительную смесь негодования и нежности. Иногда негодованье как будто одерживало верх, но с новою силой нахлынувшая нежность побеждала его, и снова начиналась борьба.

Первые шаги, какие он мог сделать на трех лапах, были на барский двор.

Еще издали его поразило, что с барского двора несутся плясовые звуки гармоники, топот и гиканье.

Кто может плясать там? Неужто превосходительство?..

У кухонных дверей была целая толпа дворового народа. Лакей Трофим, заменив лакейскую куртку розовою ситцевою рубахой, с каким-то неистовым увлечением наяривал на гармонике; ноздри у него раздувались, волосы, баки, рукава развевались; он притопывал ногами и подергивал плечами. Прохор — тот самый, которого в достопамятный для Фингалки вечер не могли «растолкать» под забором,— плясал вприсядку, присвистывал, пригар- кивал, прикрикивал; бабы шумно болтали и смеялись, два- три мужских голоса подпевали кто в лес, кто по дрова; ребятишки звонко перекликались...

Неужто превосходительство не слышит! Дорожка от кухни к хоромам, видно, давно не усыпалась песком! Отчего это? Почему двери в хоромы наглухо заперты?

Но калитка в сад отперта. Какое удивительное счастье!

Вот этот сад! Сколько тут было передумано и перечувствовано!

Но почему окна кабинета превосходительства, да и все окна барского дома, заколочены? Отчего повсюду это мертвое безмолвие?

Он заковылял к решетчатому домику.

В домике ни души не было, и все в нем являло признаки давнего запустения.

Где же она?—подумал бедный хромой, холодея.

Он громко залаял, забывая или, точне, презирая всякую опасность, не рассчитывая, хорошо ли, худо ли будет встречен, а рассчитывая только на свиданье с дорогой его сердцу Авдотьей Федотовной.

Ни звука в ответ!

Оглашая сад то воем, то визгом, он обшарил каждый кустик.

Ни души!

Он снова выбежал во двор. У кухни все еще раздавалась дикая музыка, все еще шумели, пели и плясали.