Прогулка поздним вечером по Токио. Электрический район, где светло, почти как днем. Везде салоны манга: девочки с огромными круглыми глазами, размахивающие неоновыми руками над входными дверьми. Крохотные создания с бледными личиками на обложках комиксов в витринах. Мужчины с мечами и колючими волосами, сражающиеся с огромными чудовищами, целые семейства голубоглазых кошек, наследниц созданной Утагавой Хиросигэ кошки с красной ленточкой, выписанной яркой и сочной тушью.
Бары с девушками в нарядах французских официанток с карикатурно-широкими черными рукавами и маленькими белыми передниками. Чайные домики, где хозяйки ходят в одеяниях из мягкого шелка и кланяются посетителям. Это не домики с гейшами, как в Киото, которые представляют собой совершенно иной антураж, а просто их приятная разновидность с ковриками-татами, где подают горячий чай и где есть уголок, в котором посетители могут зарядить мобильные телефоны.
Огромные аквариумы в витринах ресторанов, полные живых хищных чудовищ. Повар по приготовлению фугу, демонстрирующий набор ножей, используемых для разделки ядовитой рыбы. Не сам процесс разделки, требующий трехгодичного обучения, а тонкие инструменты для извлечения печени и икры, срезки пластов мякоти, промывки, обжарки, очистки и оттирки.
– Ядовитое вещество: тетродотоксин. – Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что эти слова произносит Филипа, а не я. – Содержится по большей части в печени, икре и глазах. По действию своему очень близок к зарину. Противоядия неизвестны. Парализует мышцы, оставляя пострадавшего в сознании, но задыхающимся. В тысячу раз сильнее цианистого калия. Лечение…
– Поддержка дыхания и кровообращения с помощью систем искусственного жизнеобеспечения, пока яд не метаболизируется в теле и не выведется наружу, – закончила я, а она широко улыбнулась, крепче взяла меня под руку и спросила:
– Вы это по антропологии изучали?
– Существует много культур, где люди употребляют в пищу ядовитые грибы, лягушек, рыбу и травы для достижения расширения сознания. Тысячу лет назад ЛСД объявили бы священным веществом.
Она еще раз широко улыбнулась, и в глазах у нее промелькнула искорка искреннего восторга, а когда мы шли по суетливым вечерним улицам, сопровождаемые по пятам ее охранниками, она сказала:
– Размышляйте о красоте жизни. Глядите на звезды и представляйте себя бегущей по ним.
– Все, что мы слышим, есть мнение, а не факт. Все, что мы видим, есть представление, а не истина.
Она рассмеялась – на удивление детским смехом, и тотчас прикрыла рот обеими руками, чтобы подавить неожиданно вырвавшиеся звуки. Медленно отведя ладони от лица, она наконец произнесла:
– В школе меня заставляли читать «Рассуждения», и я их просто возненавидела.
– Но теперь-то вы их цитируете?
– Что-то засело в памяти после экзамена. А вы?
– Читала их несколько лет назад.
– По антропологии?
– По-моему, долго на самолете летела.
– Марк Аврелий, – задумчиво произнесла она. – Родился в апреле сто двадцать первого года нашей эры, умер…
– В сто восьмидесятом году в Вене – тогда Виндобоне, так?
– Престол унаследовал Коммод…
– …Император-разрушитель…
– Убит в сто девяносто втором году, возможно, в термах, но источники дают противоречивые данные. Статуи снесены, сенат посмертно объявил его врагом государства…
– Император-гладиатор, обожал поединки на арене.
– Это стало началом конца, как выразился Эдуард Гиббон. Вот с этой части его книги история сделалась интересной, – ответила она и остановилась так внезапно, что я едва не споткнулась, удерживаемая ее рукой, словно якорем, затормозившим мое тело, хотя ноги попытались двигаться дальше.
– Это не…
Мы неподвижно стояли посреди улицы, взяв друг друга под руки. Проходившие мимо мужчины таращились на нас, поворачивая головы, вытягивая шеи и гадая, что же у нас произошло. Она плакала, беззвучно, держала меня за руку и плакала. Я дала ей немного выплакаться, прижала к себе, чувствуя у себя на плече ее слезы. Мне самой захотелось поплакать, с чего бы это: когда я вижу плачущего в поезде ребенка, мне становится грустно; вижу, как плачет незнакомый человек, и на глаза у меня наворачиваются слезы. Это, наверное, слабость, некое местечко, где эмоции еще не привыкли к крайностям проявления чувств.
– Филипа, – выдохнула я, когда она отстранилась, вытирая лицо рукавом, – что же такое «Совершенство»?