Совесть

За миндалевой рощей, на склоне горы, там, где росли, борясь за каждый клочок каменистой почвы, горная арча, лещина, боярышник и дикие яблони, белели три домика лесного хозяйства. У ближнего под громадным вязом стоял сухопарый старик среднего роста и угрюмо смотрел на гостей. Рыжеватые волосы его были взлохмачены, совсем как у современного модника.

— Вот это да! — рассмеялся Уразкул. — Мы спешим, мы торопимся к больному, а больной ржет и роет копытом землю!

Прохор ударил по воздуху рукой, пошел навстречу гостям.

— Ты что это так раскипятился? — спросил домла.

Прохор снова резко, наотмашь рубанул воздух.

— Видели Минг булак?

— Ну?

— Если видели, должны понять. О том и разговор. Я сказал сыну — вред ведь какой! Объяснил — плохое дело здесь затевают. Ты, говорю, тоже не пешка, директор института как-никак. Замолви слово, где надо!

— И что же он? Говорит, теперь уже бесполезно?

Прохор с удивлением посмотрел на Уразкула:

— Ты-то откуда знаешь?

— А я все знаю, брат!

— Нет, не все! — В голубых глазах Прохора зажглись искры, рыжеватые усы встопорщились. — Бесполезно или нет, но я это дело так не оставлю. Писать буду! До самой Москвы дойду! Да, кстати… — Прохор вдруг уставился на домлу. — Кстати, как там со статьей?

— Статья… Статья пишется.

— Два года пишется! Признался бы: не пишется она у тебя, племянничка любимого бережешь.

— Слушай, Прохор!..

— Слушал, достаточно слушал. Нету прежнего Нормурада, умер. Наш Нормурад не сидел бы сложа руки. Что там племянника, сына не пощадил бы. А племянник твой хорош! Умный ведь, кажется, человек…

— Это ты про Атакузы? — спросил Уразкул. Он стреножил ослов и подошел к вязу. — Был, как говорится, умным, а стал умником!..

Домла вспомнил только что увиденный кишлак: прямые как стрелы улицы, празднично белые дома. Сказал горько:

— Нет у людей совести, вот что, Уразкул. Племянник мой покоя не знает — какой кишлак построил…

— Построил-благоустроил… Ну и что? Теперь можно и людей топтать?

Домла опустил голову. Все ясно. Под большой чашей скрыта маленькая. Дом!..

— Я понимаю твою обиду, Уразкул…

— Брось, не за дом я обижен, — Уразкул, тряся реденькой бородкой-клином, наскочил на домлу, как петух. — Если хочешь знать, я и невестку отругал, чтоб не устраивала скандалов из-за какого-то дома. Живи себе в нем на здоровье. Речь не о том, про Атакузы говорю. Человека он ни во что ставит. Покажется ему, что кто-то поперек дороги стоит, — вздохнуть не даст. За что, скажи, сына сослал в степь? Да не таращи, не таращи ты на меня глаза, Нормурад. Пусть Атакузы тебе хоть сто раз племянник, плевал я! — Гневно взметнув полами чапана, Уразкул зашагал к поляне, где паслись стреноженные ослы. Прохор остолбенел — очень уж неожиданно грянул скандал. Водил глазами — на растерянного Нормурада, на Уразкула, а тот уже седлал своего осла.

— Эй, Уразкул, ты что, взбесился на старости лет? — очнулся Прохор.

— Хватит с меня! Покорно благодарю!..

— Только и недоставало, чтобы еще мы перессорились. — Домла мешком упал на пень, посмотрел с мольбой на Прохора: — Задержи этого упрямца, Прохор! Прошу тебя!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Уже у калитки Шукурова остановил голос жены:

— Товарищ Шукуров!

Махбуба так называет мужа, когда она в шутливом расположении духа. Это повелось еще с первых дней брака.

Шукуров обернулся. Махбуба только что поднялась с постели — яркий шелковый халат, ноги в легких босоножках. Поправляя на ходу белыми оголенными руками рассыпавшиеся волосы, она спешила к мужу.

— То все ночами ждала, не могла дождаться вашего величества, а теперь по утрам приходится караулить, уходите ни свет ни заря.

От нее веяло теплом постели и еле уловимым цветочным ароматом. Большие серые глаза озорно блестели. Шукуров невольно поддался шутливому настроению жены, подхватил:

— Ваш покорный слуга хранил сон своей ханум. Потерпите немного, пройдут эти суматошные дни, начнем отчитываться перед вами за каждую минуту, вам еще надоест, ханум.

— Премного благодарны! — Махбуба, продолжая улыбаться, низко поклонилась. — Что ж поделать? Приходится нести бремя супруги первого секретаря. Все понимаем.

— Люблю сознательных женщин!

— А как гость из обкома? Приедет?

— Должен приехать. Только мы с ним махнем прямо в степь.

— Не зазимуете же в степи? — Махбуба звонко залилась, довольная своей остротой. — И Джамал-ака вроде бы приехал. Хоть и бывший, а как-никак заместитель министра…

Шукуров успел уже наслышаться о Бурибаеве, и сейчас мгновенно всплыли в памяти эти разговоры. Если правда хоть десятая доля того, что слышал, выходит, Атакузы, рассказывая о нем в Ташкенте, умолчал о главном, скрыл самое страшное — преступление, на которое пошел Бурибаев, чтобы заполучить приглянувшуюся девушку. Видно, Атакузы наступил себе на язык, памятуя о предстоящем родстве.