Советская литература: мифы и соблазны

На разукрашенную елку
И на играющих детей
Сусальный ангел смотрит в щелку
Закрытых наглухо дверей.

А няня топит печку в детской,

Огонь трещит, горит светло…
Но ангел тает. Он – немецкий.
Ему не больно и тепло.

Сначала тают крылья крошки,

Головка падает назад,
Сломались сахарные ножки
И в сладкой лужице лежат.

…а сам на ниточке висел,

ведь был солдат бумажный.

Между сусальным ангелом и бумажным солдатом вся разница только в том, что Блок еще позволяет себе какую-то мораль:

Так! Погибайте! Что в вас толку?
Пускай лишь раз, былым дыша,
О вас поплачет втихомолку
Шалунья девочка – душа… —

а Окуджава от нее воздерживается. «И там сгорел он ни за грош», – это говорит человек, который прекрасно понимает, что в России лучше недоговорить, чем сказать лишнее.

Я не буду сейчас вдаваться в биографию Окуджавы. Ее, в общем-то, и нет, подробной биографии. Он мастерски создал три авторских мифа. Миф об арбатском детстве. Миф о Грузии, которую на самом деле он знал совсем другой – не слишком доброй, не слишком гостеприимной. И миф о войне. Потому что реальное его участие в войне было недолгим. Он воевал до первой раны. Но и сто дней на передовой – это очень много, если учесть, что убить могут ежесекундно. И все-таки это гораздо меньше, чем у Самойлова или Слуцкого, даже у Светлова, умудрившегося повоевать при своем белом билете. Однако мы считаем, что мифологизированная биография Окуджавы абсолютно достоверна, и развенчивать эти мифы я полагаю делом не особенно важным. Я даже думаю, что здесь срабатывает странный парадокс, отмеченный еще Владимиром Новиковым: если бы Окуджава больше повоевал, он бы не написал того, что написал о войне. Возможно, он просто надломился бы и никогда не написал ничего. Как у Пушкина:

Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда![95]

Словом, не будем вдаваться в детали биографии, поговорим о самом феномене.

Меня всегда удивлял феномен русской авторской песни, возникшей спонтанно и синхронно в нескольких местах. Началась она в 1930-е годы с возрождения песни зэковской, потом с песни солдатской в 1940-е. А в конце сороковых появились первые в полном смысле русские авторские песни. Это Алексей Охрименко с друзьями Сергеем Кристи и Владимиром Шрейбергом с их стилизациями «Я был батальонный разведчик…» и «В имении Ясной Поляне / жил Лев Николаич Толстой, / Он рыбу и мясо не кушал, / Ходил по деревне босой…». Я застал еще тульские поезда, в которых нищие на полном серьезе распевали:

Жена его, Софья Андревна,
Напротив, любила поесть,
Босая она не ходила,
Любила дворянскую честь…

Особенно поражала слух игривая и изысканная рифма, когда «почтенная мама на графский пришла сеновАл», а граф маму «изнАсиловАл». Венчалась эта вещь строфами:

Подайте же на питанье,
Я – сын незаконный его.

Это была прекрасная интеллигентская подделка под фольклор, очень тонкая и точная. А вскоре после этого пошли и другие вариации, причем писались они, как правило, в шутку. Например, в 1951 году Матвеева, живя еще в Чкаловском и работая в детском доме, сочинила для младшего брата Алика песню «Отчаянная Мэри», наверное, первую русскую авторскую песню в полном смысле. Матвеевой было семнадцать лет, Алику – двенадцать. Ей очень не нравилось то, что он приносил со двора, и она ему сочинила вот это:

Буруны, скалы, мели,
Девятый вал ревет.
Отчаянная Мэри
Под скалами живет.

Как дик в пустой пещере

Бывает ветра свист,
Отчаянную Мэри
Любил контрабандист.

Войдя к ее жилищу,

Он Мэри предлагал
Когтистую лапищу
И счастья идеал.

Когтистую лапищу,

Чужих вещей на тыщу,
Дублонов тыщу
И один некраденый коралл.

Это великолепное произведение разрешалось тем, что Мэри, в лучших традициях, отказывала контрабандисту, отвечая:

Оставь-ка, Джек, сначала
Разбойное житье… —

после чего:

При звуках речи смелой
Он стал как мрамор белый —
И кортик заржавелый
Ей в голову летит.