Советская литература: мифы и соблазны

Это действует невероятно сильно. Шар нужен для того, чтобы он летал. Проза Драгунского – это такой же шар. Вы видите этот красный шарик в синем небе и понимаете, что чудо здесь, в этом, а вовсе не в том, что вас чему-то научили.

И другой рассказ, самый характерный, – «Он живой и светится». Фраза ушла в устную речь. «Он живой и светится» – так говорится обычно про какого-нибудь абсолютно бесполезного, но симпатичного человека. Кстати говоря, начало этого рассказа – это уже взрослым говорю – это абсолютный шедевр прозы Драгунского, начиная с первой фразы: «Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму».

Современному ребенку это мало что скажет, но мы сразу представляем себе красно-синий вечер во дворе, где мы гуляли, эту песочницу, где Денис одиноко сидит, дожидаясь мать, этих людей, которые возвращаются с работы. Уже стали загораться окна, все ушли по домам «и уже, наверно, пили чай с бубликами и брынзой». Мы вспоминаем и эту брынзу, и эти бублики, и, главное, эти освещенные окна в нашем московском дворе. Это из наших детских воспоминаний, которые не вытравишь ничем. Плывут облака ночные, похожие на бородатых стариков, а мамы все нет – наверное, она заболталась с тетей Розой, и Денис думает: «Если бы я знал, что моя мама хочет есть и ждет меня где-то на краю света, я бы моментально к ней побежал». Мы все помним эти мстительные и печальные размышления, когда нас слишком долго не зовут со двора. Ну а потом выходит Мишка и начинает бурно восхищаться игрушечным самосвалом, который Денису подарили накануне. Сначала просит поиграть – Денис не дает. Потом предлагает меняться – на марки, на плавательный круг. А потом достает спичечный коробок, и в наступившей темноте Дениска там видит маленький зеленый огонек, который слабо, как очень далекая зеленая звездочка, светится. И это приводит его в такой восторг, что он говорит Мишке: «Бери мой самосвал, хочешь? Навсегда бери, насовсем! А мне отдай эту звездочку, я ее домой возьму…» И когда приходит мама, когда они вместе пьют чай с бубликами, едят брынзу, гасят свет и долго смотрят на бледную зеленую звездочку, мама говорит: «Да, это волшебство! Но все-таки как ты решился отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка?» На что Денис, искренне недоумевая, отвечает: «Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой! И светится!..»

Вот проза Драгунского – она живая и светится. И в этом ее главное достоинство. Поразительная точность, невероятная любовь, которой в ней все переполнено, жгучий интерес ко всему, что в мире есть, превращают ее в явление до осязаемости живое. Поэтому-то рассказы Драгунского, лирические по преимуществу, так любимы детьми. Любимы за то, что в них есть воздух, в них есть кислород, а смысл очень часто и не нужен.

Третья категория рассказов Драгунского повзрослее, посерьезнее, они самые сложные. Цикл этот создавался почти десять лет – с 1959 года по 1968-й. Денис вырастает, и эти рассказы отображают историю его взросления. В некотором смысле, рискну я сказать, взрослые, серьезные рассказы Драгунского – это отчаянная, во многом героическая попытка переписать для подростков мировую литературу, где все великие конфликты каким-то образом транспонированы, переведены на детский уровень. И я почти везде вижу, от чего Драгунский отталкивается, – он иногда нарочно это делает. Например, рассказ «Человек с голубым лицом» самим названием своим отсылает к рассказам Артура Конан Дойла «Желтое лицо», «Человек с побелевшим лицом», рассказ «На Садовой большое движение» – к городской прозе 1950–1960-х годов. Это рассказы уже с серьезным смыслом, многозначные, по насыщенности, по плотности я сравнил бы их только с рассказами Юрия Трифонова. В этих рассказах ребенок проходит через взрослый опыт. Он вдруг убеждается, что в мире не всех стоит любить так, как он любил друга детства, что жизнь постоянно ставит перед ним довольно страшные вызовы.

Самый простой из этих рассказов – «Друг детства». Дениска (ему шесть или шесть с половиной) живет в небогатой семье, отец не может купить ему боксерскую грушу, вместо груши мама дает Дениске старого плюшевого мишку, которого он мог бы молотить, упражняясь в боксе. Денис смотрит на этого плюшевого мишку и вспоминает, как с этим мишкой он играл, ложился спать… «Я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал», – говорит он и решает: «Я никогда не буду боксером». И вот в этом «никогда» заключена какая-то особая, совсем взрослая мудрость Драгунского. Потому что человек вырастет только из того ребенка, который в детстве не стал колотить мишку. А из того, который стал, вырастет, может быть, боксер, и очень успешный, но человек не вырастет.