Советская морская новелла. Том второй

Вахтенный офицер, успевший объявить тревогу «человек за бортом», с радостью отменил ее и что есть силы закричал: «На полубаке! Не зевать!» Напряжение разрядилось, на лицах утомленных матросов появились улыбки, каждый старался похлопать по плечу Кувалдина, счастливо избегнувшего смерти. А тот никак не мог прийти в себя, растерянно смотрел на друзей и изредка охал, только сейчас понимая, что с ним произошло.

Забелин вызвал Кувалдина на мостик.

Матрос, радостно улыбаясь, взбежал по трапу. Он не смог согнать улыбку, рапортуя капитану третьего ранга. Все в нем пело: «Я жив, жив, жив!».

Забелин помедлил: слишком уж откровенно счастлив был этот парень. Может, ничего не говорить? Но все же сказал:

— Матрос Кувалдин, вы знали, что нужно делать, чтобы волна не смыла вас?

— Так точно.

— Почему же вы чуть не оказались за бортом?

— Заработался, проморгал.

— На корабле ротозейничать нельзя. Понимаете?

— Понимаю.

— Идите.

Улыбка исчезла с лица матроса. Он ждал, что и командир будет его поздравлять с чудесным спасением, и теперь не мог понять, что же произошло? Вместо дружеских слов выговор.

Токаренко, молча слушавший разговор командира с матросом и явно не одобрявший поведения Забелина, сухо спросил:

— Боцмана прикажете поощрить?

— За что?

Он же спас Кувалдина.

— Он выполнил свой долг. Любой обязан поступить так же.

Токаренко поежился. Подумал: «Как трудно с ним работать». Однако выпрямился, расправил плечи и, невольно подражая командиру, деловито прикрикнул на рулевого, который позволил кораблю рыскнуть в сторону.

Зимний короткий день быстро сменился ночью. Снег пошел чаще, ветер загудел громче. Но уже появились новороссийские огни. И хотя в Новороссийском порту так же кипела вода, и так же бесновался норд-ост, и так же придется бороться с непогодой, — все оживились и весело перекликались с боцманом, который начал готовиться к швартовке.

Эсминец подходил к проходу в порт. Забелин весь напрягся, стараясь направить корабль так, чтобы ею не ударило о мол. К нему подошел старшина сигнальщиков и доложил:

— Товарищ капитан третьего ранга, светограмма с берега.

Забелин прочитал текст светограммы, перечел еще раз. Лицо его еще больше осунулось, а глаза вспыхнули ярче.

Он подошел к Токаренко и сказал:

— Будем ворочать.

— Что? — спросил пораженный офицер.

— Приказано, не заходя в Новороссийск, полным ходом идти в Севастополь.

— Но ведь…

— Вы слышали, товарищ лейтенант?

Токаренко взглянул на покрытую льдом палубу, где трудились теряющие силы матросы, на низкое, наполненное снегом небо, на взбесившееся море и горько вздохнул: все начиналось снова, опять долгие часы изнурительной, нечеловеческой борьбы.

Корабль начал делать циркуляцию. Ветер ударил в борт, повалил так, что все затаили дыхание: не поднимется! Эсминец выпрямился и, подгоняемый норд-остом, пошел в море. Новороссийские огни быстро исчезли в темноте. Снежная пелена закрыла людей, корабль и море. Только радиометрист видел на мерцающем экране радиолокационной установки очертания недалеких и опасных берегов.

Вскоре по радио адмирал запросил Забелина о том, как проходит поход. Забелин ответил: «Все в порядке».

Действительно, внешне все было в порядке. Корабль на полных оборотах шел в главную базу. Валы низвергались на палубу, с неистовым упорством стараясь превратить корабль в глыбу льда. Матросы с прежней настойчивостью скалывали лед, помогая кораблю держаться на волнах.

И однако Забелин отлично видел, как помрачнели матросы, как нахмурились их лица. Никто не пытался шутить. Их удручала бесцельность похода. Зачем шли в Новороссийск? Зачем мучились, стараясь довести туда корабль? Повернули у входа в порт, — значит, ходили зря. Ну, понятно бы — война: всякое возможно. А сейчас, в мирные дни? К чему все это?

Но шторм оставался штормом, кораблю по-прежнему угрожала опасность, вздыбленная вода валилась на палубу, и нужно было работать. Стиснув зубы, матросы кололи, рубили, долбили ненавистный лед. Они теперь не чувствовали усталости потому, что больше устать было невозможно. Горечь сознания бесцельности того, что было сделано за эти сутки, матросы вымещали на своем скользком и холодном враге. И не заметили, как все меньше становилось льда, как эсминец терял свое призрачное одеяние, как реже начали вкатываться волны на палубу. Корабль выходил из зоны действия норд-оста. Море штормовало и здесь, но тучи поднялись выше, снег перестал осыпать моряков, а с крымского берега повеяло теплом, и ялтинские огоньки просемафорили: «Счастливого плавания!».

И сейчас отдыхать не пришлось: перед приходом в базу нужно было привести корабль в должный порядок.

Жители Севастополя еще спали, когда к бонам подошел «Смелый». Город сверкал множеством огней, взбегавших по севастопольским горам. Корабль вошел в бухту, развернулся и задним ходом подошел к стенке, где было его постоянное место. По трапу на палубу прошел коренастый, невысокого роста адмирал, выслушал рапорт Забелина, пожал ему руку. Потом адмирал и сопровождавшие его офицеры прошли по кораблю, внимательно ко всему приглядываясь.