Советская правда

Крик о несовершенстве формы того или иного произведения, о его якобы нехудожественности, как показывает практика, возникает, как правило, тогда, когда кому-то не нравится содержание произведения, а о содержании при этом, собственно-то говоря, открыто и прямо ничего не возразишь, – вот тогда и начинается усиленное говорение о форме. Так критиковали большую, серьезную работу Закруткина «Сотворение мира», так «заботились» о художественности романа Очеретина «Саламандра», так хлопотали вокруг книжек стихов Софронова, Котова и многих других прозаиков и поэтов. О содержании, мол, что тут рассуждать, содержание как содержание, но вот форма – она слаба, от ее слабостей идет насмарку и все содержание.

Это же старый, испытанный прием. Его не только против «Чапаева» применяли или против замечательного романа Островского. Сам Лев Толстой не избежал когда-то обвинений в малой художественности, скажем, «Войны и мира» или «Анны Карениной». Рассудило время. Смешон разговор о нехудожественности книги, которую читают и перечитывают, за которой очереди в библиотеке, о которой спорят, которую обсуждают, над которой задумываются. Если книга глубоко волнует читателя, а литературные судьи с унылым однообразием продолжают при этом утверждать, что она малохудожественна, значит, критерии, коими определяются художественность или нехудожественность, явно устарели, их надо пересмотреть.

Читателя покоряет та книга, которая несет в себе отражение хотя бы частицы подлинной народной жизни. Только во имя такого благородного замысла и стоит браться за перо, стоит искать форму, совершенствовать свои изобразительные средства.

Одно из этих средств, и одно из важнейших средств, – язык.

В статьях и выступлениях последних лет слышатся наивные призывы ходить в народ, подслушивать в народе словечки, записывать их в книжечки. Авторы таких призывов утверждают, что порядочному писателю без этого нельзя и что только из-за отсутствия таких хождений и таких записей у нас, дескать, плоховато с языком.

Без записной книжки и в самом деле не каждый писатель обходится. Но отождествлять наше время и время Лескова тоже не следует. В лесковское время в силу экономических и географических условий различные районы страны были сильно разобщены, и в ту пору, естественно, существовало множество местных говоров, местных речений и удивительнейших словечек. Теперь же, когда всюду радио и газеты, когда существует обязательное обучение, да притом по учебникам, написанным порой довольно-таки невыразительным, «среднекнижным» языком, вряд ли мы сможем обогатить наши записные книжки «нетронутыми языковыми россыпями». И дело, конечно, не в этих россыпях. Дело в том, чтобы слышать сегодняшний язык во всех его современных особенностях.

Бывает, о книгах наших говорят: что-то не очень в них индустриализирован язык действующих лиц.

Да, верно, есть такой грех, и это, безусловно, плохо. Но не надо и следовать ремесленническим советам, как индивидуализировать язык героев.

Прислушайтесь к языку своих товарищей, своих преподавателей, кого угодно из окружающих. Услышите ли вы сколько-нибудь заметную разницу в словарном составе их речи? Убежден, что нет, не услышите. Что же тогда делать, неужели положение безнадежно? Не воспользоваться ли, скажем, вставными словечками, ведь каждый знает такие. Я, например, встречал человека, который речь свою переслаивал не какими-то избитыми и отработавшими «значит», «аккурат», «честь по чести» или «слушайте-послушайте», а целой сложной словесной конструкцией: «как его? – позабываю». Другой сыпал скороговорочкой: «этак его», от скороговорки получилось: «этакиво». Чем не находки для «индивидуализации» речи!

Выступая на одном учительском совещании, М.И. Калинин советовал учителям говорить с ребятами тем языком, каким с ними самими (учителями) разговаривали когда-то матери. Совет прекрасный. Но было это давно, добрых четверть века назад. Многое с тех пор переменилось, и многих из вас матери учили уже такому языку, которому сами-то научились не у матерей своих, а в школе.

Мне думается, что язык современности надо слушать не по отдельным «уникальным» словечкам, а во всем его новом, динамическом строе. У нас иногда стремятся писать, как полагают, языком «сугубо народным» или, напротив, в высшей степени «литературным». Получается же и в том и в другом случае язык старых и к тому же весьма посредственных книг. Речь живет, движется, а мы, не поспевая за ней, продолжаем писать старомодно, рутинерски, воображая при этом, что изо всех сил боремся за мастерство, за художественность. Прочитать стенограммы различных заседаний начала века (хотя бы заседаний Государственной думы) и стенограммы сегодняшние – разница немалая: живая речь за полвека сильно ушла вперед, иные слова даже значение свое изменили. А язык многих книг наших – и прозаических и стихотворных – что девяностых годов XIX столетия, что пятидесятых XX почти один и тот же.