Советская правда

К отставанию от живого языка поведет, в частности, и слепое подражание, даже если мы будем подражать образцам и очень хорошим, просто-таки отличнейшим, но создававшимся в иное, в свое время, даже если будем подражать Куприну или Бунину. Вместо учебы у нас получится или топтание на месте, или если движение, то движение вспять. У мастеров надо брать не столько то, чего мастера достигли, сколько учиться тому, как этого достигать, – учиться их неугасавшему творческому беспокойству и огромнейшей, предельной требовательности к себе.

Язык наших книг обязан отвечать языку времени. Иначе недалек час, когда нас и понимать перестанут, как мы перестали понимать церковнославянское. Неплох был поэт Гаврила Романович Державин, но кто, кроме специалистов, возьмется почитать его сегодня этак запросто, «для души»? А ведь у Державина есть замечательные стихи, чудеснейшие строки. Но языковый строй его устарел, ушел в безвозвратное прошлое.

Тем более нелепо почти что державинским языком писать о нашем времени, о великих стройках, о людях, идущих к коммунизму.

А что касается индивидуализации языка героев, то их язык должен разниться не вставными словечками (это путь примитивный и смешной в своей крайне наивности), а всем характером речи. Язык героев должен быть языком характеров – динамичным или вялым, прямым или уклончивым, образным, то есть самостоятельным, оригинальным, или подражательным, повторительным, тусклым, стертым и т. д.

Словом, не у дедов-сказочников надо учиться в наше время языку, а у народа во всей совокупности. Хорош тот язык, который точен и всем понятен. В одну эпоху писали и Шеллер-Михайлов, и Лев Толстой. Но что же? Первый существует на библиотечных полках только благодаря стараниям Гослитиздата, а великий Лев будет жить и жить века, даже и в том случае, если кто-то почему-либо издавать его не захочет, – в рукописных списках. Помимо разных степеней таланта, разнице в масштабах и глубине повествования, немалую роль играет то, что Шеллер-Михайлов не ушел от среднекнижного языка своего времени, языка человека, с похвальной грамотой закончившего классическую гимназию, а Толстой писал предельно точным языком, меньше всего заботясь о том, чтобы потрафить блюстителям языковых догм, ограниченных пределами школьной грамматики.

Слово – это не словечко, а строительный материал. Оно должно верно служить замыслу пишущего и точно выражать его мысль. У нас же в языке книг еще достаточно неряшливости. Порою читаешь-читаешь, а смысл читаемого от тебя ускользает, ты вязнешь в повествовании, будто в трясине. Не нашел автор точных слов, а значит, и не сумел выразить задуманное…

Я свою литературную жизнь начал в газете. Газета же, как известно, накладывает немалый отпечаток на язык. Нередко в газетной практике приходится писать очень быстро, хвататься за те слова, которые первыми попадут под руку. Под руку же непременно попадают первыми слова самые затрепанные, самые штампованные. Тем более что иным редакторам даже нравится, когда в статьях или очерках нет никаких камней преткновения, когда в них все так гладко, что и мысли зацепиться не за что. Работа в газете дает литератору очень многое – она дает ему большое, разностороннее знание жизни. Но за языком, работая в газете, надо следить да следить.

Первое, что я писал, безусловно, пострадало от газетной спешки, от газетных штампов и от желания некоторых редакторов жить спокойно. Но вот спустя год-два после войны мне пришлось побывать в прибрежных селениях на Ладожском озере, среди рыбаков. Старики там говорили своеобразным, почти сказочным напевным языком, пересыпали речь словечками чуть ли не XVI или еще более ранних веков. Под влиянием увиденного и особенно услышанного я написал повесть, которая называлась «Нево-озеро». По одному названию повести, заимствованному от древнего названия Ладоги, уже можно судить о ее языке. Язык сложился цветистый, витиеватый. Но он же, этот неожиданный язык, оказал мне и немалую помощь: он помог избавиться от газетных штампов.

Позже я принялся избавляться, в свою очередь, уже и от излишеств языка «Нево-озера».

Работая над языком, совершенствуя его, надо смотреть не назад, не в прошлое, а вперед, в будущее, слышать в говоре народа не то, что отживает век, устаревающее, на нарождающееся, новое.